А потом она снова сидела на диванчике, а Илья у ее ног и, раздев, как же он любил, как ласкал ее — как ни один мужчина до того: целовал, щекотал языком всю-всю — словно гад свою гадючку — и пил тот сок, которым она истекала от его неземной ласки… "И кто же научил его там, в тундре, такой изысканной любви? Природа? Да, да, она, кто же еще, — позже решила Валентина, — ведь на денди он мало похож, больше — на простого деревенского парня…" Да, Илья — человек природы, и перед ним не надо думать о том, как ты причесана, подкрашена и одета. С ним рядом надо быть только естественной. Все остальное кажется наносным и чудовищно-лишним, даже одежда. И в любви его — что-то ласково-нечеловеческое, ласково-звериное… Захлестнутая этой лениво-сексуальной тягучей волной, что исходила от мужчины, который постоянно находился сейчас рядом, Валентина и сама начала истекать этой неведомой ранее отравой. Она ходила по квартире как в дурмане и была на взводе каждую минуту. Это было ей незнакомо, сладко и страшно — что так, оказывается, можно жить всегда, постоянно, каждый день: открыто и сладострастно, а не замкнуто, скованно, к чему она привыкла, и иного не знала.

Вечером они вместе сходили в садик за детьми и повезли их к бабушке — Валентина боялась оставлять девчонок в такой мутной и небезопасной атмосфере…

С детьми Илья обращался на зависть умело и естественно: девчонки от него не отходили. На весь автобус он рассказывал им и всем окружающим сказки, и это настолько вписывалось в совершенно неподходящую, казалось бы, обстановку, что Валя только с изумлением наблюдала, как оттаивали и улыбались злые и напряженные лица усталых людей вокруг. "Да он просто незаменим, общение с ним — это праздник, он уникум, с которым никогда не соскучишься, — удивлялась она Илье. — Да он же естествен в любой окружающей его среде!.."

Они сдали детей бабушке и назад пошли пешком, прогуливаясь по городу.

Ночью Валентина снова изумлялась любовному искусству Ильи, и на сей раз определила его как "высший пилотаж".

"Милая, нежная моя морячка! Я не представляю, как это ты рисуешь свои морские посудины. Неужели только о них и думаешь? У нас в Тапседе иногда всплывают такие штуковины, как киты, на горизонте. Теперь я буду знать, что это привет от тебя. Ты приплывешь ко мне, моя русалка, на подводной лодке — я буду сидеть на берегу: "Здравствуй, моя милая, мой дружочек, я узнал тебя. Это я, твой Илья." Я покажу тебе тундру, места, где мальчишкой бегал, где ловил рыбу и охотился, а ты заберешь меня с собой сюда, и я своим сердцем буду всегда слышать стук твоего сердечка рядышком…"

На другое утро Валентина проснулась одна в своей комнате. Она сбежала от Ильи ночью, потому что спать могла только одна, а спать страшно хотелось… Когда она зашла в комнату к Илье, он сидел за столом и писал что-то на листочке из ученической тетрадки.

— Ты знаешь, у меня пошли стихи, — оглянулся он на Валентину. — Надо работать, надо все записать… У меня появилось вдохновение… Ты вдохновила меня на лирику… Вот послушай.

Он стал читать. И Валентина снова сомлела от умиления: "Боже, как он талантлив! Неужели ненцы все такие?" В стихах ее поразила оригинальность мысли и самая настоящая, ничем не замутненная поэзия.

Ее заразил, охватил такой же деятельный подъем. Благоговея, она потихоньку вышла из комнаты, как только Илья ушел в свои мысли, и вернулась к своим делам, которые забросила, как только получила телеграмму от него. Да и по правде сказать, этот чувственный туман заволок все ее мозги, не оставив в них места ни для детей, ни для работы, ни для свежих мыслей, просто для мыслей. Оказывается, жить приятными, но животными чувствами очень опасно: голова становится пустой и совершенно не нужной. А пока она считала себя человеком мыслящим. Она достала ту книжку, несколько мистически-философского толка, которую оставила недочитанной, и попыталась углубиться в чтение.

Пустота в голове с трудом отступала. Она наткнулась в книге на определение понятия "четвертого измерения", и ей оно показалось не совсем верным, даже ложным. А что есть такое "четвертое измерение"? А первое? А линия? Точка? Она задумалась. И вдруг в голове сложилось определение, которое потянуло за собой другие. Она не помнила, как то, что она сейчас представляла себе, формулировалось в учебниках, но ей любопытно было попытаться самой составить определение, извлечь его из своих мыслей. Для верности она взяла записную книжку и начала записывать: "Первое. Точка при вращении вокруг своей или восставленной к ней оси не может создать ничего, кроме точки. Но точка способна создать линию. Траектория поступательного движения точки вдоль восставленной к ней оси есть линия. Линия может быть прямой, ломаной, кривой, замкнутой. Замкнутая линия есть граница плоскости. Точка не может создать (не знает) плоскости, но может создать ее границу. Граница плоскости, стремящейся к нулю, есть сама точка. Второе. Прямая линия при вращении вокруг своей оси не может создать ничего, кроме линии. Любая линия при вращении относительно восставленной к ней оси создает плоскость. Траектория поступательного движения линии вдоль восставленной оси также есть плоскость. Вращение прямой линии вокруг предполагаемого конца ее же также создает плоскость — оболочку. Вращение кривой или ломаной линии вокруг своей оси и замкнутая траектория поступательного движения линии создает плоскость-оболочку, то есть границу объема. Линия не может создать (не знает) объема, но может создать его границу. Граница объема, стремящегося к нулю, есть сама линия".

Дальше — больше: мысли вытекали одна из другой, в воображении Валентины вполне осязаемо возникали образы-голограммы точки, линии, объема, их вращения и движения, она едва успевала записывать то, что сейчас видела: "Третье. Плоскость бывает ровной, ломаной, выпукло-вогнутой, замкнутой. Вращение ровной плоскости вокруг восставленной к ней оси не может создать ничего, кроме плоскости. Вращение любой другой плоскости вокруг восставленной к ней оси создает объем. Траектория поступательного движения любой плоскости вдоль восставленной оси также есть объем. Вращение плоскости вокруг ее собственной оси также создает объем".

Из предыдущих рассуждений логически вытекало, что плоскость не может создать четвертого измерения (не знает его), но может создать его границу. Значит, объем — граница четвертого измерения? Дойдя до сих мест, Валентина почувствовала, что медитирует на пространстве, что это стоит ей таких усилий, как будто она тянет из себя невидимые мысленные жилы, жилы сознания. Она быстро писала дальше: "Любое вращательное движение объема создает только объем. Собственная ось объема и восставленная к нему сливаются — как у точки. Объем есть гигантская точка? Замкнутое поступательное движение объема образует туннель-тор. Плоскость может создать границу четвертого измерения. Граница спирального, конусообразно расходящегося туннеля, стремящегося к нулю (то есть его проекция), есть сама плоскость". Представить в качестве примера можно конусообразную пружину, сжатую до предела…