Отеческое же благословение Иаков получил с помощью обмана, в чем ему помогла мать, Ревекка. Когда Исаак постарел и зрение его притупилось, он призвал к себе Исава и попросил его наловить дичи в поле, приготовить из неё его любимое кушанье, за что обещал отцовское благословение. Ревекка подслушала разговор Исава с отцом, и пока Исав охотился в поле, приготовила из двух козлят любимое кушанье Исаака и послала с ним Иакова. А чтобы Исаак не заметил подмены, надела на сына шкуры козлят, покрыв ими его гладкие руки и шею… Исаак сначала с недоверием принял кушанье, бормоча про себя: «Голос Иакова, а руки, руки Исавовы», но потом всё же благословил сына. Это благословение отменить было невозможно. Исав, узнав о случившемся, с плачем умолял отца благословить и его: «Неужели, отец мой, одно у тебя благословение?» Он возненавидел Иакова до такой степени, что тому пришлось бежать. Он шел к брату матери Лавану, жившему в Месопотамии, в окрестностях Харрана. По пути он прилег отдохнуть на горе, положил голову на камень и сладко заснул. Ему приснилась лестница, которая стояла на земле, другой конец упирался в небо. По этой лестнице ангелы спускались и поднимались на небо. Наверху стоял Бог, который благословил Иакова. И подтвердил ему данные ранее Аврааму и Исааку обещания. А это было немаловажно: из колена Исаака теперь должен был появиться великий народ, в котором людей будет столько, сколько песчинок на земле, и звезд на небе, и который овладеет всей землей Ханаанской.

Много позже, через двадцать лет, Исаак возвращался к отеческим шатрам вместе с женами, Рахилью и Лией, родными дочерьми дяди своего, Лавана. Приближаясь к Ханаану, он послал гонцов с подарками для Исава, чтобы задобрить его. Встреча «любящих» братьев закончилась перемирием, а еще — окончательным разделом. Иаков обязался не занимать земли Исава, а найти себе другие. Так он раскинул свои шатры перед Сихемом, в западной части Ханаана. Исав же покинул землю обетованную, отправился в Сеир и стал праотцем эдомитян. Но ещё прежде, чем встретиться с Исавом, в одну из ночей Иакову пришлось бороться с таинственным Некто, который вёл схватку до зари, но не смог одолеть Иакова.

С Богом самим боролся Иаков, и был он наречен последним «Израиль» [53] .

Иаков-Израиль стал отцом двенадцати сыновей, и звали их Рувим, Симеон, Левий, Иуда, Иссахар, Завулон, Иосиф, Вениамин, Дан, Неффалим, Гад, Асир. Рувим был первенцем отца, но не ему суждено было стать предводителем будущих потомков двенадцати колен Израиля. Рувим потерял благоволение отца, когда вошел к его наложнице Валле и осквернил ложе отца. Главенствующая роль отошла к колену Иуды, власть, богатство, авторитет, скипетр — удел колена Иудина…

Эдом — от слова «красный» — цвет кожи Исава при рождении, и цвет чечевичной похлебки, за которую он отдал своё первородство. Нынешний тетрарх Галилеи, Ирод Антипа — из династии, чуждой Иудее. Он — потомок Исава. Он с упорством, достойным лучшего применения, не забывает напоминать всем об этом. Любимый цвет его одежды — красный. И он меняет одеяния, но не меняет своего пристрастия к красному. Отец его, Ирод Великий, коренным образом перестроил восстановленный после возвращения иудеев из вавилонского пленения иерусалимский Храм. Он не возвёл новый Храм, он переустроил его. И теперь Храм стоит в Иерусалиме, напоминая его жителям о двойном несчастьи. О власти Иродов, ненавидимой иудеями. И о власти всего языческого в стране — римского, греческого, и прочего….

Трудно быть цельным человеком, когда сама судьба привнесла в твою жизнь раздвоенность. Трудно? Пожалуй, нет, это просто невозможно. Во всяком случае, Ироду, сыну идумейского князя Антипатра, стать цельным, быть одним человеком, а не двумя разными, не удавалось на протяжении всей его жизни. И это стало причиной его личной трагедии, а также принесло немало горя окружающим царя Ирода, да и всему Израилю.

Когда он был молод, и Иудея ещё не принадлежала ему (впрочем, ему тогда почти ничего и не принадлежало), будущий царь был ещё вполне счастлив. Неудивительно — столько всего ему нужно было сделать, он был так непомерно занят, так стремился ко всё большей и большей власти. Годы шли. Ему удавалось задуманное, власть приходила и росла, жизнь радовала, женщины любили… Он мог назвать среди своих друзей — Марка Антония, среди покровителей — Октавиана Августа, а женой его была та, при взгляде на которую у него темнело в глазах и захватывало дух от счастья, его единственная любовь, его женщина, его Мариамна! [54] Что ему Галилея или Иудея, когда он стал правителем всей Сирии…

Но та двойственность, что тяготела над ним, не дремала. Он был идумеянином, и всего лишь два поколения назад его предки насильно были обращены в иудаизм. Женщина, которую он боготворил, была иудейкой, а народ, которым он правил, в большинстве своём тоже исповедовал иудаизм. И тогда, когда, казалось бы, он достиг всего, к чему стремился, навязанная ему вера сломала жизнь, и растоптала счастье, превратив великого царя в кровавого деспота и тирана, в убийцу.

Мариамна… Для него, Ирода, брак этот был делом решённым, просто династический брак — и всё. Она из Хашмонеев [55] , так называемых «законных» правителей еврейского народа. Он, Ирод, делал всё, чтобы последние мужские представители этого рода исчезли с лица земли. Поскольку это была борьба, в которой либо он, либо они, совесть по поводу уничтожения Маккавеев не мучила властителя. При всей слабости последних Маккавеев, попади он, Ирод, в их руки, они бы ему не спустили.

Иоанн Гиркан Второй, дед Мариамны, не мог быть первосвященником, ибо по Закону, человек с физическим недостатком не может занимать подобное место. Однако родился-то он с ушами, и первосвященником был, и земным властителем. Родной племянник откусил ему уши, дабы Гиркан не мог более претендовать на первосвященническую, а с нею — и мирскую власть, как это было в обычае у Маккавеев. Попади Ирод в их руки, они бы ему не то ещё отрезали, коли друг с другом были так бережны. Он сражался с ними, и победил в бою, и это — дело мужчин.

Женщина — дело другое, не станет он с ней сражаться, разве что ночами… Она нужна ему для того, чтобы дети его были приняты страной, которой правят. В них будет еврейского много больше, чем в нём самом. Пусть радуются его подданные, которые косятся на царя с его «нечистотой крови». Он выбрал её из сонма женщин, не интересуясь тем, какой она была, как выглядела, чем жила. Вся его нынешняя жизнь была сделана им самим, всё, что у него было, было взято в бою, или на переговорах, и ещё неизвестно, где приходилось труднее. Он готов согласиться, что Маккавеи были «законными» властителями, когда в период борьбы с сирийцами вырвали себе власть. Теперь они годны лишь на то, чтобы дать ему женщину, которая подтвердит его собственную, вырванную у судьбы «законность», только и всего. Будь она даже страшна, как крокодил, ей придётся родить. Правда, говорят, что она красива, и это — лишнее достоинство, на которое он даже не мог надеяться. В жизни его немало женщин, будет ещё одна, которая укрепит его будущий престол и придаст его власти определенное очарование, поскольку предназначенная ему в жены хашмонейка, говорят, к тому же умна и учёна.