Очень быстрым, хорошо рассчитанным движением руки я поймал проказника за хвост и оторвал от пола. Гремлин барахтался и переворачивался в моих руках, но вырваться не мог.

— Привет, малыш! А где Роза? — поинтересовался я у, наверное, потерявшего рассудок от страха зверька, ведь он узнал хозяина, которого так легкомысленно бросил и понял, что хорошего теперь ждать нечего.

Гремлин уставился на меня так растерянно, что другому бы стало его жалко. Он даже почесал коготком за розоватым ушком и, кажется, если б мог жалобно замяукать, то непременно это бы сделал. Такая хитрая, испуганная мордашка у кого угодно вызовет жалость.

— Розы? Ты принес мне цветы? — весело поинтересовалась Флер и тут только заметила, кого я поймал. — И этот малыш тоже для меня, а я как раз так хотела киску. Только вот сложно будет прокормить его зимой, если он питается цветами.

Гремлин перевел взгляд с меня на Флер и, явно, тут же оценив, кто добрее, жалобно пискнул, обращаясь к девушке.

— Пожалуйста, Эдвин, отдай его мне. Он такой миленький, — начала умолять Флер.

Я сделал шаг назад, чтобы она не успела вырвать у меня пленника. Вот, кто будет моим проводником, и кого я стану допрашивать. Шум внизу отвлек меня от мстительных планов. Кто-то шагал возле лестницы, что-то падало и ударялось о пол.

Не хотелось отрываться в такой момент, но пришлось. Я даже не обратил внимания на то, как радостно пискнул пленник, и как его проворные маленькие лапки скользнули по моему горлу, и тут же оборвалась со звоном цепочка. Ничего страшного — починю! А сейчас надо пойти проверить, что там за шум?

Я кинул гремлина Флер и строго-настрого велел:

— Посади его в клетку и следи, чтобы он не сбежал, — у нее ведь должна найтись клетка для канареек, хотя бы ворованная.

Не затрудняя себя ответом, Флер радостно засмеялась, схватила гремлина и прижала его к себе, как любимую игрушку. Слишком поздно я заметил, что в лапках воришки сверкает, как звездочка, мой золотой медальон, в котором спрятан локон Розы. Как же ловко он сорвал цепочку у меня с шеи. Ничего страшного, отберу медальон, когда вернусь. Я не ощущал привычной тяжести на груди и от этого чувствовал, будто меня лишили сердца. Второго золотого сердца, которое я носил на виду у всех.

По дороге вниз мне оставалось только проклинать нарушителя покоя. Я бы заранее выпустил когти, чтобы отыграться на непрошеном госте, если бы не заметил край сложенного мольберта, упавшего прямо на последнюю ступень. Несколько баночек с краской перекатывались по полу и до сих пор не пролились только потому, что были хорошо закупорены.

— Марсель! — неуверенно позвал я.

Он суетился возле приоткрытой двери и собирал с порога разлетевшиеся в разные стороны кисти и альбомы.

— Какое-то животное налетело на меня в темноте, и я выронил все, что нес, — посетовал он, засовывая в незнакомую мне холщовую сумку поднятые с пола и порядком испачкавшиеся принадлежности рисования.

— Что ты здесь делаешь в такой час?

— Я заметил, что свет в окне, и решил зайти посмотреть на мадемуазель, чтобы написать ее портрет, — оправдался он, даже не поднимая на меня глаз. Сегодня он сам был на себя не похож, наверное, сказались ночи непрестанного труда и недосыпания. Одежда тоже выглядела более неряшливо, чем обычно, и шляпа съехала на лоб так, что не видно было глаз. А голос…Это определенно был приятный тенор Марселя, но выражение не то, какие-то бездушные, безразличные фразы, которых мой друг никогда бы не произнес.

— И что бы ты сказал мадемуазель? Ей бы показалось странным то, что незнакомец ломится к ней в двери посреди ночи, — я перешагнул через последнюю ступень и приблизился к нему. Лампады у меня в руках не было, но света луны, лившегося в щель двери, мне было достаточно, чтобы хорошо рассмотреть все вокруг, даже лицо гостя, полуприкрытое полями шляпы, но прежде, чем я успел подойти к нему вплотную, Марсель метнулся в темный угол, чтобы подобрать еще одну склянку, закатившуюся под комод.

— Я бы придумал, что-нибудь, — объяснил он. — Сказал бы, что я странствующий живописец и хочу погреться немного у ее камина, а в обмен за гостеприимство пообещал бы изобразить ее личико на прелестной миниатюре.

— А откуда ты узнал, что она живет здесь, разве я назвал тебе точный адрес? — я снова начал наступать на него, но, очевидно, избегая мерцания исходящего от моей кожи, Марсель нырнул поглубже во тьму.

— Твои слуги мне сказали, — после молчания проговорил он.

Что с ним сегодня? Уж не сказалось ли на его поведении дурное влияние теней? Надо было это проверить и немедленно. Я нашарил за поясом стилет, немного закатал манжету и, как бы случайно, полоснул себя лезвием по запястью. Из пореза тут же выступила кровь, яркая, отдающаяся запахом огня и железа, но глаза художника при виде ее не загорелись тем алчным блеском, каким горит взгляд теней во время охоты. Марсель не кинулся на меня с хищным криком, не прижался губами к кровоточащей ранке. Кровь, как будто, его вообще не заинтересовала, и вид медленно затягивающего новой кожицей пореза его тоже не удивил. Обычно Марсель искренне изумлялся каждый раз, когда я демонстрировал ему свою необычность.

— И как выглядели мои слуги? — настаивал я, приближаясь к нему.

Опасаясь быть загнанным в угол, он метнулся вперед, надеясь проскочить мимо меня и броситься к двери, бросив и сумку, и мольберт, но я ловко поймал его за край короткой коричневой накидки. Марсель никогда бы не стал одеваться в одежду таких неприятных, грязноватых тонов.

— Пусти! — вскрикнул пленник, и голос его уже гораздо меньше напоминал речь Марсель, чем даже за минуту до этого.

— Не пущу, Камиль! — возразил я, сдернул с него шляпу и увидел то, что и предполагал — заостренные уши и яркую рыжую шевелюру своего старого знакомого.