Я не ошибся. Пулемет Андрея начал строчить справа от нас, позади гитлеровцев. Сразу же ожила и вся наша позиция. Фашисты заметались. Раздались крики, команды, стоны. Солдат с губной гармошкой не сразу сообразил, что произошло, и продолжал играть.

Гитлеровцы попадали в траву.

Все вокруг заполнилось уже знакомым пересвистом пуль.

Андрей снова возле нас. Его команды, бодрые и четкие, отгоняют мысль, что мы – горстка обреченных на гибель в этом неравном бою.

– Бей, бей того, кто поближе! – кричит он. – Дальние стрелять в темноте не будут, своих перебьют!.. Бей лежачих! Подымай гранатами! Поднявшихся коси! В каски бей! Вблизи рикошета не будет!..

Он явно в своей стихии. В голосе Андрея и азарт и лихость.

Благодаря неожиданности нашей атаки немцы понесли потери, не сразу сориентировались в расположении противника и в его численности. Сказалась их непривычка к ночному бою. Вскоре, однако, они пришли в себя. Можно было заметить, как ползком вновь стягиваются небольшие группы. Потом эти группы стали расползаться, стараясь охватить нас полукольцом.

А нас становится все меньше. Плотность нашего огня слабеет. Немцы настойчивей и гуще продвигаются вперед. Мы подходим ближе друг к другу. Сколько нас теперь? Совсем мало. Если бы фашисты пошли в атаку, смяли бы в миг. Темнота и боязнь очередного подвоха заставляют их действовать осторожно.

Передо мной метрах в десяти, чуть правее, ползут несколько фрицев. Надо их остановить, не то проползут дальше и окажутся у нас в тылу. У меня в карманах тужурки по лимонке. Швыряю гранату в центр вражеской группы. Крики, автоматные очереди. Ствол дерева прикрывает меня от осколков. Я снова слышу набегающий топот.

Фашисты бегут на меня в рост. Я выскакиваю из-за ствола. Швырнуть лимонку и тотчас назад, за ствол!..

Граната еще не успевает упасть, как я спохватываюсь: не выдернул кольца! Немцы этого не знают и кидаются наземь. Подхватываю правой рукой десятизарядку. Я должен перебить или хотя бы отогнать этих фрицев. Я должен подобрать свою гранату и кинуть ее так, как надо!

Ничего этого сделать я не успеваю. Страшной силы удар раскаленным прутом в грудь, под самую шею, прожигает меня насквозь и валит на спину. Как сквозь сон слышу я короткие очереди пулемета.

Переворачиваюсь на живот. Подымаюсь, перебирая руками по стволу дерева. Зачем? Хочу жить. Мне кажется, пока я буду стоять, я не умру. Стоя не умирают. Но стоять я не могу. Ноги сами идут по кругу. Я хочу, мне очень надо сказать – «мама»… Это короткое слово выливается у меня изо рта теплой соленой струйкой. Я подставляю ладони и ловлю в них это маленькое теплое слово, но тут же расплескиваю его и падаю лицом вниз. Я не знаю, что я теперь говорю, но чувствую, что какие-то горячие слова текут и текут у меня изо рта… Много слов. Они душат меня, я не могу дышать…

Кто-то переворачивает меня на спину, приподнимает. Удушье сразу отхлынуло. Я делаю вдох и открываю глаза. Будяков подтягивает меня к дереву и прислоняет спиной к стволу. Я пытаюсь глазами поблагодарить его, хлопаю веками. Он, видимо, понял меня.

– Ладно, ладно, не болтай!.. И не вались, не то опять захлебнешься.

Будяков ложится возле меня и стреляет, стреляет…

Я сижу спиной к дереву и с открытыми глазами вижу удивительный сон.

Я вижу малиновое небо над Ленинградом. На фоне зарева над гребнем высоты со стороны шоссе вырастают силуэты людей в кепках и ватниках, с винтовками в руках. Я их узнаю – это рабочие ребята, устанавливавшие внизу за дорогой броневые колпаки.

Они с ходу бегут в атаку, громко кричат.

Мне чудится натужный вой мотора на дороге и знакомые настойчивые сигналы… Вот оно что – это возвратилась машина Рахимбекова. Обогнув сарай, полуторка поднимается в сад. Из ее кузова выпрыгивают красноармейцы, на землю спускают какие-то большие и тяжелые предметы. Может быть, минометы?

Бой за моей спиной становится все глуше. Кто-то трогает меня за плечо, тихонько поворачивает, будит… Вокруг стало светло – ярким факелом горит полуторка.

Я вижу возле своего лица лицо Андрея.

– Саня, – говорит он. – Саня, очнись…

На глазах у Андрея слезы. Разве может такое быть? Значит, я все еще не проснулся. До чего же нелепый сон!

– Надо держаться, Саня! Надо держаться, – говорит Андрей. – Приказа умирать не было!

Движением век я отвечаю ему: «Понял! Я понял, Андрей… Я постараюсь…»

Подходят два паренька в кепках, в ватниках с повязками санитаров. Меня кладут на носилки. Сейчас унесут. Я сжимаю как могу руку Андрея и спрашиваю его глазами: «А ты теперь куда, Андрей?»

Он понимает мой вопрос.

– Туда, Саня, туда, – Шведов показывает рукой в сторону удаляющегося боя.

Много с той поры прошло времени. Тогда, в сорок первом, врачи вернули меня в строй. Чего только не пришлось увидеть и пережить за долгие четыре года войны! Мой первый фронтовой день вроде бы померк в памяти. Но вот, благодаря одной неожиданной встрече, этот далекий-далекий день вдруг ожил перед моими глазами. И не только перед глазами. Я как бы заново пережил его.