Шрифт:
За чаем измерила глазами папин кусок и свой. Наш уже совсем маленький. Ласкаю его глазами, и хочется еще есть.
С уверенным видом говорю Борису:
— Ну, как, больше не хочешь? Я думаю, на завтра оставим? Да, Боря?
Но Боря говорит:
— Нет, Феечка, еще по маленькому-маленькому кусочку. Мы вкусную тюрьку устроим в стакане. В тюрьку-то меньше хлеба пойдет. Верно, давай, Фея!..
А Фее только того и надо.
— Ну, ладно, что уж с тобой делать; давай, давай.
Режу хлеб. Фу, фу, хотела отрезать по маленькому, а вышло опять по толстому, толстому куску! И всего-то у нас осталось фунта три. Жаль-то как!
Верчу с сожалением свой кусок в руке, а Борису говорю небрежно:
— Ну, уж если есть — так есть, а жалеть нечего. Правда, Борис?
— Мм-да, мм-да, Фея, правда…
Папа тщательно завернул свой хлеб в бумагу. Встал и говорит:
— Слава тебе, Господи, сытехонек сегодня.
А следом встаем и мы. Показываю Борису на свой живот и говорю с улыбкой во все лицо:
— Борь, у тебя тут полно? Сыт, наверное?..
— Ой, Феечка, сыт… А знаешь, нижняя-то корочка вкусная. Смотри, какая поджаристая.
— Ах ты, плут этакий! Ну, ладно, давай нижнюю корочку, а теперь все-таки уберем, а то все съедим.
— Да, да, Феечка, надо убрать.
Папа отяжелел совсем. Не раздеваясь, не сняв даже сапог, лежит на кровати, курит трубку и читает газету. Нет-нет и взглянет на нас поверх очков, и улыбнется ласково. Мы с Борисом забились в уголок. Без умолку трещим о маме и смеемся от сытости. Через полчаса-час вдруг чувствую, что опять голодна, страшно голодна. Сказать об этом Борису? — нехорошо. Папа завтра даст нотацию. «Вот, — скажет, — большая, не могла удержаться. Хоть бы Борис, — ему простительно»…
Решила, что Борису не скажу и не буду есть хлеба, а только пойду взгляну на кусок в шкафу.
Встала. Нарочно зевнула и иду. А Борис сразу:
— Ты куда?
— Сиди здесь, я сейчас приду.
Смотрит лукаво, улыбается и говорит:
— Ишь какая, и я пойду.
— Ах ты, дрянь мальчишка! Не проведешь. Ну, ладно, пойдем. Еще по кусочку.
Отрезала и говорю:
— Борь, а Борь, ну и дураки мы с тобою! Весь хлеб съедим.
— Ой, нет, Феечка, я думаю, что мы очень умные.
И еще лукавее поглядывает на меня.
— Ах ты, поросенок этакий! Пойдем скорее спать, а то все съедим.
— Пойдем, Феечка.
Борька захватил хлеб зубами и странно-лихорадочно за торопился. Раздевается, а хлеб все не выпускает из зубов Спрашиваю его с удивлением:
— Ты что так торопишься?
— А знаешь, Феюшенька, я буду в постели лежать и есть хлеб. Правда, ведь хорошо? Лежишь и ешь, а он тебе прямо в горло идет.
Оба забрались под одеяло. Лежим и шепчемся. Хлеб откусываем маленькими кусочками. И вдруг замечаю, что Борис спит, а в руке у него недоеденный кусочек.
Доела и его кусочек. Уже стала засыпать, когда в другом углу заворочался, закряхтел отец. Приоткрыла засыпающий глаз, а папа, в одном белье, пробирается куда-то бесшумно. Господи, да куда же это он? Стало страшно.
И вдруг через открытую дверь вижу, что в столовой он направляется прямо к шкафу. Босые ноги шлепают. Ага! Скрипнула дверь шкафа… Ах, в тишине зазвенел уроненный нож И за звоном в тишине раздалось:
— Ах, вроть твои на ноги! Дурень я этакий!
Успокоенная, юркнула под одеяло и рассмеялась без злорадства… Ага, и ты не выдержал! А еще нотации читал… Ах, папка, папка!
И в первый раз за все время видела сны. И утром даже могла их вспомнить совершенно отчетливо.
9 августа
Утром радостно рассказываю сны Борису:
— Представь, Боренька, давно уже не видела снов, а сегодня приснилось сразу два Сережи: наш Сережа и Сергей Френев. Как ты думаешь, что это значит?
Боря улыбается по-вчерашнему и говорит:
— Наверное, папа опять 18 фунтов хлеба принесет
А потом подумал полминутки и добавил серьезно:
— Погоди, это я нарочно. Наверное, письмо будет от мамы или нашего Сережи, только не от твоего Сережки.
Я возмущена до глубины души, хотя и понимаю, что он шутит:
— Как ты смеешь так говорить? Он вовсе не Сережка, а Сережа… Сереженька Френев. Он… он будет командовать в Красной Армии…
Я чуть не сказала, что он будет генералом, да вспомнила, что у нас теперь нет генералов.
Борис и ухом не ведет. Подмигивает мне глазом и говорит примиряюще:
— Ну, ладно, пусть он там будет, а только, знаешь, давай сделаем тюрьку.