— Prego, Professore, finisca il fango, subito! [38]

Джулио оторвал меня от размышлений в три тридцать. Погруженный в грязевую ванну, блуждая в лабиринте собственных воспоминаний, я полностью забыл про Муранеллу.

— Может, она явится мне в следующем сне? — подумал я, наконец-то засыпая, около четырех часов утра…

…Белая, молочно-белая июльская ночь в Санкт-Петербурге. На набережной Пирогова, облокотившись о парапет, я разглядываю русских военных моряков, несущих службу на крейсере «Аврора». Моряки стреляют из орудия…

Кто-то все сильнее и сильнее стучится в мою дверь, и я наконец просыпаюсь. Девять часов. Это массажист. Узник собственного сновидения, я не ответил на его телефонный звонок, и ему пришлось подняться в мой номер и разбудить меня, оторвав от такого сладкого сна! По его тревожному виду, сразу сменившемуся выражением облегчения, я догадался, что некоторые отдыхающие после фанго засыпают навсегда…

Вернувшись в номер после массажа, я попытался понять значение этого сновидения и его возможную связь с недавними событиями. Стук в дверь, очевидно, превратился в пушечные выстрелы крейсера «Аврора». Все это похоже на «сон о гильотине» Альфреда Мори. Этот человек, бывший в конце XIX века профессором «Коллеж де Франс», посвятил всю свою жизнь изучению сна и сновидений. Однажды ночью балдахин, висевший над кроватью, сорвался и упал ему на голову. Этот удар трансформировался в известный сон о гильотине. Пока он просыпался, ему казалось, что он видит очень длинный сон: как будто дело происходит во время Великой французской революции, его судят и приговаривают к смерти, перевозят на повозке к месту казни, поднимают на гильотину и привязывают, подставив его голову под нож…

Таким образом, весьма короткое событие вызвало целый онейрический спектакль субъективной длительностью в несколько часов. Этот сон (описанный в 1860 году, спустя более десятка лет после того, как он имел место) очень известен. Он показывает, как определенные стимулы из внешнего мира, вызвавшие в данном случае слуховые и болевые ощущения, могут включаться в контекст сновидения. Он, очевидно, демонстрирует, что в сновидении время «течет по-другому». На такой тип сновидений часто ссылаются сторонники представлений о «снах наяву». Согласно им, некоторые нейропередатчики, например, дофамин, во время пробуждения мимолетно воздействуют на лобную кору, «производя» таким образом сновидения.

Итак, отметив, что стук в дверь превратился в орудийные выстрелы, я не мог понять, почему он открыл в моей памяти хранилище именно русских снов? На какие «дневные остатки» это указывало? Может, на этот разговор на русском «Марлен» в телефонной будке, который так поразил меня вчера вечером? Или на другое событие, случившееся через несколько часов в грязевой ванне, когда я вдруг вспомнил о существовании русского стажера среди прочих иностранцев в моей лаборатории… Как, кстати, его звали? Сергей… Фамилия, которую я забыл, оканчивалась на «ов». Это был специалист по обработке биологических сигналов, проходивший двухлетнюю стажировку в моей лаборатории благодаря стипендии американского миллиардера венгерского происхождения Джорджа Сороса, выделившего средства для поддержки ученых бывшего советского блока.

Таким образом, я обнаружил уже два элемента, которые могли быть включены в сновидение как дневные остатки. Но почему такой странный цвет был у этой ночи? Почему крейсер «Аврора»?

Молочно-белый, полупрозрачный цвет той ночи, одной из летних ночей Санкт-Петербурга, окрасивший мой сон, не мог быть вызван вчерашним венецианским солнцем. Необходимо было освежить в памяти мою двухлетней давности поездку в Санкт-Петербург. Сопоставить дневные остатки с русским содержанием — с другими воспоминаниями о поездке в Россию пару лет назад…

Я тогда жил в гостинице «Аврора» на набережной Пирогова, и корабль находился как раз под окнами моего номера. Крейсер «Аврора» представал предо мной каждую ночь, когда разводили мосты, и я смотрел из окна, как суда спускаются вниз по Неве. Пушечный выстрел производился ежедневно в 7 и 17 часов, отдавая честь знамени.

Я прокручивал в голове, испытывая то же ощущение гипермнезии, обостренной памяти, которое посетило меня в грязевой ванне, события, связанные с моей тогдашней поездкой в Россию. Я приехал в Санкт-Петербург в июле 1997 года для участия в 33-м Международном конгрессе по физиологии. Организация его была несколько сумбурной. Заседания проходили в знаменитом Институте имени Павлова, а также в одном из корпусов Военно-медицинской академии. Здание это находилось не в лучшем виде, некоторые половицы были выбиты, штукатурка на стенах местами осыпалась, оставив белые пятна, а со двора доносились крики новобранцев, занимавшихся строевой подготовкой.

Я выбрал гостиницу «Аврора», поскольку она расположена неподалеку от Павловского института [39] , и не нужно каждый день вызывать такси, что непременно потребовалось бы, если б я поселился в какой-нибудь роскошной гостинице в центре города. «Интуристский» сервис и отсутствие кондиционера в номере в то очень жаркое лето искупалось изумительным видом на крейсер «Аврора», мосты и Петропавловскую крепость.

Научный комитет конгресса предложил мне вместе с моим русским коллегой из Москвы профессором М. организовать круглый стол по проблемам сна. Он проходил в одном из залов Павловского института. Диапроектор все время ломался, микрофон издавал ужасные звуки. Но в целом сообщения и обсуждение были достаточно интересными, зачастую весьма оригинальными; научный уровень был не ниже, если не выше того, что я наблюдал на шикарных конгрессах, проводившихся в таких элитарных святилищах западной науки, как Санта-Моника [40] , Пуэрто Рико, Багамы, Мауи или Копакабана [41] .

По завершении круглого стола и привычных поздравлений, ко мне прорвался Сергей Комаров (наконец-то я вспомнил его фамилию!), москвич, проработавший два года в моей лаборатории. Он представил мне Ганса Л., высокого немца из города Галле, что неподалеку от Лейпцига, выступившего на нашем круглом столе с исключительно оригинальным сообщением. Его результаты, похоже, показывали, что во время обычного сна (с медленными волнами) мозг более не воспринимает зрительные или слуховые сигналы, но лишь те, которые исходят от внутренних органов [42] . В опытах на животных он зарегистрировал активацию нейронов зрительной зоны коры мозга в ответ на раздражение желудка или кишечника. Для проведения этого революционного эксперимента Ганс Л. разработал и наладил виртуозную методику. Ансамбль его электродов для передачи сигналов от коры мозга был размером с полтаблетки аспирина (так называемый «чип»). Данные, хранившиеся в чипе, можно было передавать на компьютер для обработки сигналов, построения спектра мощности, проведения спектрального анализа и проч.