А работы все-таки нет. Борька горячится. Пашет отмалчивается. Илья верит. Если бы несколько человек! Какие прекрасные условия: ни облав, ни патрулей, ни шпиков не видно.

Хаживают в столовку. Хозяин-армянин угощает их яичницей с помидорами. Понравилось. С пивом хорошо идет.

Однажды Илья заходит — Борька и Пашет навеселе. Борька сантиментально к нему: «Эх…», а Илья уж перебил его, заговорил о другом, понял, что у них закрались сомнения в смысле их работы.

Илья предлагает:

— Нужно выяснить, где можно напасть на караул, пост, склад, чтобы захватить оружие.

— Телеграфный аппарат нужно, железнодорожный лом, — советует Пашет. — В глухом месте в линию включился, узнал, что идет товарный поезд или эшелон, рельсы своротил — и поезд под откос.

Снова мотаются. Пашет — за резидента. Илья — в разведку. Борька — за ломом, Дуня, это жена Борьки, — в район Юзовки. Из’ездили, исходили весь этот уголок Донбасса, много сведений собрали: там — склад взрывчатых веществ, там — вагон с оружием в тупике, там — эшелон стоит. А толку из этого? Эшелон их ждать не будет, вагон — тоже. С винтовкой и маузером на склад не нападешь. А нападешь — втроем не увезешь ничего с собой. Нет оружия — никого не привлечешь в свое ядро. На колу висит мочала, начинай с начала.

Но рабочий, почему он не знакомит ни с кем? Оказывается, не водил знакомств и не здешний он, а теперь никак не выберет подходящих. Ведь нужно одиноких, чтоб обязательно согласились, а то ему расскажешь, он откажется, останется в стороне, а знать об организации будет. Рискованно. Все боевые ребята ушли с красными. Остались хулиганистые. Может быть, старый и трусит, а не проверишь.

А деньги все тают. Достать — негде. «Эксы» — не по душе. В Ростове просить — стыдно.

На Украине снова Махно. Видно, Мамонтов своим рейдом по глубоким тылам красных загадил его лавры и он решил дать ему 20 очков вперед: прервал свой сердечный союз с Петлюрой — и понесся по тылам Деникина, когда Мамонтов возвращался на Дон, отяжелевший от награбленного, опьяненный успехом и измученный почти сорокадневным переходом через Тамбов, Козлов, Елец, Касторную, Воронеж.

Как было не взбеситься Махно, если белые газеты вопили об обозе Мамонтова на 60 верст и сдуру разбалтывали его историческую телеграмму на Дон:

«Посылаю привет. Везем родным и друзьям богатые подарки, донской казне 60 миллионов рублей, на украшение церквей — дорогие иконы и церковную утварь».

Донцы, можно сказать, уже спеклись. Навоевались. Каждого потянуло улизнуть в тыл, припрятать добро, сберечь свою геройскую головушку для жизни в почете и сытой праздности. Донцы устали от рейда. Из семи тысяч отряда Мамонтова пять тысяч лихачей развозят родным подарки.

Махно подрясник свой сбросил, бутылку — об пол, рукава засучил: «Начинай, братва!». Он будет жить в тылу врага, как дома, будет веселиться, кутить; грабить будет — и не отяжелеет.

Вначале пролетело: «Махно орудует!». Бабы-спекулянтки подняли панику по всему тылу Деникина: заметались, стараясь в отчаянии с’ездить еще раз, еще подработать. В те времена бабы били «буржуев» конкуренцией. Миллионы баб, покинутых мужьями, сыновьями, отцами, ушедшими в армию, миллионы семей их хотели кушать. Бабы пускались в коммерческие предприятия, входили в азарт: раз с мешком с’ездишь, привезешь мучицы, сахару, сала, продашь — мешок денег соберешь, аж дух захватывает! Бабы виснут на подножках, буферах, седлают цистерны, ездят на товарных поездах, подкупая сговорчивых кондукторов. И вот в этот муравейник пустил стрелу Махно. Вся Украина заметалась.

А Махно еще не видно. Началось с мелких налетов на станции: там банда в десяток человек заскочила, ограбила пассажиров, перебила двух-трех офицеров — и скрылась; там человек пять на тачанках подкатили к станции — разогнали прислугу, оборвали провода, деньги забрали — и уехали; там рельсы разобрали — чуть поезд не пошел под откос. Мелкие банды в 5–10–20 человек, как комары, жалят, их все больше и больше, группы крупнеют.

Махно только выскочил. Он исчезает и вновь появляется за сотню верст. Напал на Умань. Исчез. Вынырнул в Кременчуге. Затем — в Полтаве, Константинограде, под Кривым Рогом. Махно вездесущ. Так кажется. У Махно — сильное ядро в несколько сот конных и несколько сот пехоты, ездящей на тачанках; средина Украины — его база, его резервы. Везде орудуют мелкие шайки крестьян, живя у себя дома, а Махно с ядром гуляет. Примчался, дал клич — и оброс, как бородищей, местными крестьянами. Разгромил белых, лошадей у крестьян обменял, награбленное им роздал — и понесся.

Занял Александровск, отрезал Крым от фронта. Здесь у него родные места, отсюда он, как иглами, шпигует врага, глубоко вонзаясь в его тело.

Занял Бердянск, Мариуполь, идет к Таганрогу. Ставка Деникина живет, как бродячий цирк: сегодня играем — завтра уезжаем.

Украина парализована. Поезда один за другим отменяются. «Буржуи» за сотни верст просыпаются ночами в холодном поту, срываются в одном белье, прыгают через окна, бегут, голосят по улицам: «Караул, спасите!». Жесток Махно, кровожаден.