— Он мне не нравится! — резко сказал Стахурский.

— Какой ты, право! Как он может тебе нравиться или не нравиться, если ты его совершенно не знаешь?

— А разве ты знала его, когда сюда приехала?

— Ну, не будь же придирчивым! — примирительно сказала Мария. — Человек как человек. И мне было даже очень приятно услышать тут, в далеком краю, нашу речь, увидеть наши обычаи. Он переселился сюда с родителями еще в тридцатом году, работает в учреждении и на приусадебном участке, гляди, развел такое, как в добром селе на Полтавщине.

— Значит, он тебя привлек к себе родной речью, подсолнечниками и мальвами?

— Микола! — возмущенно сказала Мария. — Как тебе не совестно?!

— Прости, что я вульгаризирую, — сказал Стахурский, — но ведь ты сама отлично понимаешь, что одних родных обычаев или родного языка еще слишком мало для того…

Мария перебила его:

— Ты сам отлично понимаешь, что это не так мало. Ты, очевидно, забыл, как меня спасли гуцулы в Мукачеве, видя, что я, незнакомая им девушка, одета и говорю так же, как они?

— Крестьяне в Мукачеве спасли тебя потому, что видели: у них и у тебя общий враг: фашисты. А убеждена ли ты в том, что у тебя и у него, — Стахурский кивнул головой в сторону комнат хозяина, — общие враги?

Мария хотела что-то возразить, но Стахурский перебил ее:

— Я тебе тоже напомню, что в нашем рейде по Галиции в сорок четвертом году на нас напали бандеровцы — украинские националисты и фашисты.

— Я этого не забыла, — резко отозвалась Мария, — но какое это имеет отношение к моему хозяину?

— Это имеет отношение к тебе. Легкомысленная доверчивость, как ты сама убедилась, может привести к преступлению.

Стахурский умолк. Он не хотел возвращаться к этому, но это возникало само по себе, и уже надо было заканчивать.

— Доверие достигается делами, — сказал он, — а доверчивость — это только неосмотрительность и отсутствие бдительности.

Мария стояла бледная, сердито сжав губы. Это он говорил ей, партизанке, которая четырем года с оружием в руках сражалась против фашистов! Это он говорил ей, бойцу, десятки раз принимавшему участие в самых дерзких партизанских операциях, рискуя жизнью и ничего не прощая врагу!.. Мария чувствовала; как возмущение наполняет ее душу: она ошиблась, но дает ли это право разрушать доверие к ней, доверие, которое она заслужила своими делами?

Но она сдержалась.

— Хорошо, — сказала она, — доверие добывается делами и не только боевыми, но и трудовыми. А у меня была возможность узнать его на работе. Он старательный и опытный работник. В управлении его ценят. Он и мне немало помогал. Он дал мне дельные советы перед выездом в экспедицию: я ведь здесь новичок и не знала, как экипироваться. Потом я нанимала чернорабочих, а он местный, хорошо знает всех и порекомендовал мне прекрасных людей.

— А этого… ну, как его, «вояжера» тоже он тебе порекомендовал?

— Что же здесь такого? Разве он мог знать про каждого все? Он рекомендовал экспедициям сотни людей. — Мария замялась. — Возможно, он тоже слишком доверчив, но это еще не означает…

— Я не о том, — перебил ее Стахурский, — опытного шпиона не так легко разоблачить. Но ведь этот «вояжер» — казах?

— Ну и что? У нас все рабочие — казахи.

— Это странно.

— Почему? Казахи привыкли к пустыне.

— Я не о том. Он ведь пренебрежительно относится к казахам.

— Откуда это тебе известно?

— С его же слов. При первом же знакомстве. Я только спросил, почему этот дом, — Стахурский указал на дом на противоположной стороне улицы, — такой неказистый, а он ответил, что там живут казахи. А впрочем, он так же презрительно отозвался о русских, гордясь, что он, мол, с Украины. Можно гордиться тем, что ты с Украины, но когда это противопоставляется другим народам, когда человек презрительно отзывается о людях другой национальности, это прежде всего свидетельствует о том, что он не умеет любить и свою. Мне даже было неприятно признаться ему, что мы с ним земляки. Мы не земляки. Я думаю, что он националист.

— Микола! — умоляюще вскрикнула Мария. — Не слишком ли поспешны твои выводы, вызванные одной только мелкой черточкой в характере человека?

Но Стахурский не слушал ее. Он продолжал взволнованно и горячо:

— Мария! Разве ты не понимаешь, что теперь, в послевоенное время, тот, кто пренебрегает даже малейшим проявлением вражеской идеологии, пусть и бессознательно, дает приют реакции и по крайней мере делает себя слепым? А это все равно: это — падение!

— Ты не смеешь! — крикнула Мария. — Я солдат!