Шрифт:
Когда изъявление чувств стихло, я протянул Амаге кошельки.
— Здесь пятьдесят золотых ауреев или тысяча двести пятьдесят серебряных монет. Купи себе овец, коров — кого захочешь! Вам хватит, чтобы не голодать и не ходить в набеги.
— Ты прогоняешь нас, тарго? — насупилась Амага.
— Мы среди своих, красавица! — я указал на колонну. — Придем в лагерь, передохнем и двинемся домой. В Рому вас не пустят.
— Ее земли начинаются за Малаккой, до нее пять дней скакать. Пешком — дольше. Мы могли бы сопроводить. Я не бывала в Малакке, как и мои воины. Если будем растить скот, нужно знать, кому продавать.
Гм-м, а девочка не глупа, к тому же не хочет расставаться. Да и я, если признаться. Прикипел к «звездочке» и ее котятам.
— Подожди меня здесь!..
Валерию я нашел в середине колонны и с ходу взял быка за рога.
— Тебе нужна кавалерия, трибун?
— Конечно! — кивнула она. — В Роме дали одну турму — не на войну шли. Оказалось, мало: «кошки» не успевают разведать окрестности. Орда стояла рядом, а мы не знали. Могут быть и другие.
— Есть пятьдесят всадниц. Обученных, вооруженных, прекрасно знающих Степь.
Валерия посмотрела в сторону маячивших в отдалении сарм.
— Предлагаешь нанять? Хм-м!.. Закон позволяет брать ауксилиев [16] , но не было случая, чтобы сармы соглашались. Ручаешься за них?
— Они доказали преданность Роме, доставив вексиллум и сообщив об орде, — напомнил я.
— Хорошо! — тряхнула головой Валерия. — Возьму до Малакки. Плата обычная: денарий в день простой всаднице и два вождю.
— Три! — сказал я. — У Амаги пятьдесят воинов, это почти две турмы.
16
Ауксилии — вспомогательные войска в древнеримской армии. Комплектовались из чужеземцев.
— Ладно! — согласилась трибун. — Только чтоб в лагерь — ни ногой! Пусть ночуют в Степи.
«Не доверяет!» — понял я, но возражать не стал: предосторожность не лишняя.
— Хо! — воскликнула Амага, когда я сообщил новость. — Серебряная монета в день! Только за то, что будем скакать рядом?
— Не скакать, а вести разведку, — поправил я. — Если увидишь других сарм, нужно своевременно сообщить.
— Мои сармы охотятся и отъезжают далеко. Увидят чужих — немедленно прискачут. Скажи, тарго, а что потом? Мне нравится служить рома!
— Поговорю! — пообещал я.
— Тебя послушают! — уверила Амага. — Ты великий муштарим. Мы слышали, как рома кричали тебе приветствие. У нас хорошее оружие, кони, но денег мало. Когда разбогатеем, заведу собственное кочевье.
Куплю мужчин — двух или даже трех. Другие сармы станут проситься к нам в род…
Глаза ее мечтательно закатились. Я вздохнул и поскакал к своим. Сделал, называется, доброе дело! Теперь будут требовать…
Эта мысль занимала меня недолго. Мы вошли в лагерь, и любимой вздумалось рожать…
* * *
Врач общего профиля может принять роды: его этому учили. То есть читали лекции, демонстрировали наглядные пособия и даже водили в роддом, где в компании таких же студентов я наблюдал за процессом. Самому участвовать не пришлось, что и понятно. Вдруг случится что, как объяснить это безутешному (и разгневанному!) отцу? Студент накосячил? А кто его, жопорукого, к моей дорогой и бесценной допустил?! Да я вас всех порву! По судам затаскаю! Заплатите за моральный и материальный вред!..
Когда Вита ойкнула и схватилась за живот, я испугался. Мысленно ждал этого момента, а вот случилось, и я застыл. Зато не растерялась Валерия.
— Роженицу — в палатку претория! — гаркнула подчиненным. — Согреть воды, принести жаровню и чистое полотно. Можете взять мою простыню. Живо!
Преторианки забегали. Виту подхватили под руки и потащили в палатку. Я поплелся следом. Жену раздели, уложили на застеленный простынею стол и накрыли одеялом. Втащили жаровню с горящими углями, бронзовый таз и котел с водой, который водрузили на жаровню. После чего преторианки ушли, оставив медикуса когорты. Подслеповато щурясь, старушка двинулась к столу, и я спохватился.
Где в армии хорошие врачи? Ответ: в боевых частях — там, где от умения и знаний доктора зависит жизнь. А где плохие? В тыловых и парадных подразделениях. Работы здесь мало, практики никакой; знай пей водочку и получай денежное содержание. Амалия, медикус когорты, была из последних. Подслеповатая, старенькая, она любила выпить и вкусно поесть, а вот к делу относилась спустя рукава. Я не помню, чтоб она мыла руки перед осмотром. И это чудовище полезет в мою любимую?!
— Сам! — бросил я, отодвигая Амалию.