Шрифт:
— В Паксе иначе, — сказала Вита. — Здесь много женщин и мало мужчин. У вас так не было?
— Случалось! — ответил я, вспомнив спор на интернет-форуме. — Несколько веков назад прошла большая война, которая опустошила континент. Она продолжалась тридцать лет, ее так и назвали: «Тридцатилетняя». В ходе войны погибло много мужчин, и тогда церковь — так называется наш Храм — разрешила уцелевшим брать несколько жен. Ранее это категорически запрещалось.
— Вот видишь! — сказала супруга. — Ты подумай!
— Хорошо! — пообещал я.
Гай наконец добрался до рук матери. Вита взяла сына и прижала его к груди. Гай подвигал губами, высунул язычок и снова затих. Я встал и откашлялся.
— Песня! Для моей любимой, подарившей мне сына!
До седьмого класса я солировал в хоре. Директор уверяла, что у меня голос как у Робертино Лоретти. Она обожала итальянского мальчика и заставляла меня учить его песни. Мне пророчили славу оперного певца. Но в восьмом классе голос сломался, так что ни Пласидо Доминго, ни Лючано Паваротти, ни даже Баскова из меня не вышло. Я, впрочем, не расстроился: гимнастика нравилась мне больше. Но итальянские песенки я запомнил. В компании меня пробивало. Девчонки говорили: у меня приятный баритон. Вите он тоже нравится.
Ке белла козэ на юрнадэ соле,
Н 'ариа серена допо на тембеста!
Пе'ль ариа фреска пара джа на феста…
Ке белла козэ на юрнадэ солее… [22]
Вокруг костров затихли. Да и весь лагерь, казалось, замер. Под небом другого мира, в бескрайней зимней степи, странно и необычно звучала песня, созданная у моря, млеющего под солнцем. Я этого не ощущал. Я пел…
Ма н'ату соле ккью белло, ой не',
О соле мио ста нфронда те!
О соле, о соле мио, ста нфронда те,
22
Как прекрасно утро, когда солнце всходит,
Как безмятежен воздух после бури!
Прозрачный воздух приносит праздник,
Как прекрасно утро, когда солнце всходит!..
(Перевод с итальянского)
Ста нфронда те! [23]
Когда я умолк, «кошки» закричали и захлопали. Гром аплодисментов оглушил меня, и я удивился: неполная турма не могла производить такой шум. В освещенный кострами круг вступила Валерия, и я понял: возле нашей стоянки собрался лагерь.
— Не знала, что ты поешь! — сказала трибун, присаживаясь. — В Роме ты мог получать за это деньги.
— Это согласуется с достоинством сенатора? — спросил я.
— Не знаю! — пожала плечами трибун. — Вернемся в Рому, спросим у Флавии. Она у нас цензор. Возможно, запретит. Так что пой, пока мы здесь!
23
Но есть другое солнце,
Еще красивее.
Мое солнце - На твоем лице!
Солнце, мое солнце - На твоем лице!
На твоем лице! (Перевод с итальянского)
Я захохотал, она поддержала. Виталия и «кошки» присоединились.
— О чем эта песня? — спросила Валерия, отсмеявшись. — Вроде латынь, но не совсем понятно.
— Это итальянский язык, возникший на основе латинского в моем мире. Песня о любимой, которая стала для мужчины солнцем.
— Муж зовет меня «sole»! — похвасталась Виталия. — Это красивее, чем просто «sol» [24] .
— Он прав! — согласилась трибун. — За такой, как ты, стоило идти в Балгас.
24
Sol — солнце (лат.).
«Кошки» у костра довольно заулыбались.
— Здесь, — Валерия повела рукой, — собралась вся когорта. Даже я не удержалась. Спой еще, сенатор!
И я спел. «Аве, Мария!», «Санта Лючия» и другие хиты — все, что вспомнил. Это мало походило на концерт «звезды», прибывшей в провинцию с очередным чесом. Не было ужимок, возгласов: «Ручки! Где ваши ручки?!», воплей поклонниц и криков «Браво!». Солдат пел для своих товарищей, и они ему хлопали — просто и от души. Когда репертуар иссяк, я поклонился публике, поднял с земли Виту, и мы направились к себе.
У палатки нас встретила Сани. Лионы не было, и я догадался, что она перебралась в другую палатку. Вот и славно. Взяв у Виты Гая, кварта укоризненно заметила, что ребенок мокрый, и ловко сменила пеленку. Разбуженный сын захныкал.
— Покорми его, госпожа! — велела Сани. — Он проголодался.
Вита безропотно подчинилась. Я сидел рядом и смотрел, как любимая кормит сына. Ужин не затянулся. Гай выплюнул сосок и затих. Сани взяла ребенка и шмыгнула в палатку.
— Боится, что заберу, — сказала Вита. — Она ревнует Гая даже ко мне.
— Странно, — сказал я. — Ей нравятся хвостики, а у Гая его нет.
Вита прыснула и устроила голову на моем плече.
— Я так счастлива! — сказала тихо. — Мы уцелели. У меня есть ты, Гай и Сани.
Я чмокнул ее в макушку. Она обняла меня, и мы поцеловались: раз, другой… От нее вкусно пахло молоком.
— Мне еще нельзя, — шепнула Вита, отстраняясь, — но ты, если хочешь, можешь взять Сани.
— Нет уж! — ответил я. — С вами только начни! Мигом потащите к нотариусу!
Она засмеялась, и мы полезли в палатку. Сани шевельнулась, ожидая, что мы заберем Гая, но мы повалились на свои войлоки, и она успокоилась. Мы обнялись, как некогда на пути в Рому, и уснули.