— Ну нет, ей с вами не сравниться! У вас такие волосы, такие глаза, а губки, как лепестки розы, так и хочется прильнуть к ним…

Говоря эти слова, Баринский побаивался получить пощечину, но увидел сверкающую улыбку и окончательно осмелел, подсел к ней ближе и обнял ее.

Фаина сопротивлялась слабо, лишь для видимости.

Когда все было кончено, вернулся с работы Антон Фомич, и на столе появились вино и закуски. Выпили, и Баринский разговорился по-свойски:

— Вот сейчас все сходят с ума: думают, раз война, то ходить надо летом в майках, а зимой в стеганых фуфайках и заниматься только работой, а на все остальное наплевать. Глупости! Пока есть возможность, надо пить, гулять и развлекаться.

— Верно, тысячу раз верно! — закричал Антон Фомич. — А что вы, Виктор, думаете об исходе войны? Вам, как военному, судить об этом легче…

Баринский был польщен и заговорил поучительно:

— Видите ли, положение сейчас крайне напряженное. Между нами говоря, из нашей школы почти всех инструкторов и механиков бросают на фронт. Меня оставили только из-за недавнего ранения. К тому же — и это большой секрет, но я надеюсь, вы люди серьезные…

— Что вы! — воскликнул Антон Фомич с ужасом. — Конечно! У немцев техника…

Баринский прикрыл глаза и представил фронт. Грохот канонады, гарь, дым, дрожь земли, вой танков и самолетов.

— Чтобы представить немецкую военную технику, надо, друзья, самим побывать на фронте. Я испытал силу этой техники на собственной шкуре. Трудно вообразить себе силу, которая могла бы остановить эту чудовищную технику.

— Между прочим, — как бы невзначай сказала Фаина, — я слышала, что немцы очень снисходительны к людям, которые, понимая бесцельность сопротивления, сдаются в плен…

Баринский настороженно взглянул на Фаину. Та сделала вид, что смутилась, и попросила:

— Только, Витя, это я говорю лишь при тебе, ведь ты же и нам кое-что доверил из того, что знаешь…

— Ясно, Фаина.

От Янковских Баринский вышел с больной головой и с грузом сомнений. Откуда-то доносился сильный голос диктора: под Сталинградом идут ожесточенные бои, враг поднимается на склоны Кавказа… Страшно. «Что будет дальше? Пока снова не бросили меня в этот ад, надо брать от жизни все, что можно. А Фаина — вкусная девочка…» О Клавочке он уже забыл.

Нина приступила к полетам с новыми курсантами. Как-то после трудного дня к ней подошел Васюткин и заговорил с сокрушением:

— Ну и насолила ты этому Баринскому…

— А что такое?

— Уж так он прокатывается на твой счет, так прокатывается, что и слов нет. И «курица не птица, баба не летчик» и еще черт знает что мелет про тебя. «Хорошо, — говорит, — ей в первый раз курсачи способные попались, а чуть бы что, так и засыпалась бы».

— Подумай, Вовочка, до чего же он противный человек! Вот и приходится сказать: мало его вздули Валентин с Сергеем.

Нина чувствовала сильную усталость. В последнем полете ее замучил один курсант. Силы он был необыкновенной и держал управление как в тисках. Она его и просила, и умоляла, и ругала: «Ну, что вцепились? Вы же совершенно не чувствуете машину!» Он на мгновенье ослаблял управление и тотчас снова зажимал его огромными железными пятернями.

Когда вылезли из кабины, Нина в первый момент готова была броситься на бестолкового курсанта с кулаками. Но, взглянув на его богатырскую фигуру и на униженное выражение его лица, она только рукой махнула.

— А ну вас, замучили меня совсем. Ведь я против вас — котенок перед слоном. Постыдились бы применять силищу-то против меня…

— Да я, товарищ инструктор, хочу держать слабо, а все не получается…

— Чем вы до войны занимались?

— Молотобоец.

— А спортом занимались?

— Штангой.

— Все ясно. Летчиком будете, а пока… пока меня в гроб загоните. Ну идите, отдыхайте.

Сама Нина едва передвигала ноги. И тут еще Вовочка с этим разговором о Баринском. Есть же на свете негодяи! И она сказала в сердцах:

— Значит, высшего пилотажа не знаю? «Бочки» не умею делать? Ну, я завтра душу из него вытрясу.

Наутро, проходя мимо каптерки Баринского, Нина позвала его:

— Товарищ Баринский, не желаете ли слетать со мной?

— С удовольствием! — отозвался тот.

— Тогда собирайтесь. Я иду на облет, и вторая кабина свободна.

У Баринского мелькнула самодовольная мысль: «А что, если я все-таки понравился ей и она думает возобновить со мной отношения?» К самолету он пошел с большими надеждами. Тут он попросил у одного из курсантов шлем, надел парашют и уселся во вторую кабину. Курсанты старательно его привязали, и самолет тронулся.