Величайшее заблуждение – относить миф к первобытному способу описания и понимания мира.

Увы, миф по сегодняшний день остается едва ли не для подавляющей части населения наиболее авторитетным инструментом, позволяющим ориентироваться и в настоящем, и в прошедшем.

Миф, несущий в себе ясность понимания окружающего нас мира, относится к одной из самых темных областей человеческого сознания.

Миф – один из самых широких путей, на которых мы, докапываясь до истины, рискуем стать пленниками ямы, которую сами же себе и выкапываем.

Для себя я определяю миф как опережающее знание.

Мы еще не понимаем, например, природу явления, но уже объясняем.

Наше сознание, говоря словами Платона, стремится вынырнуть из мира, становящегося в мир сущностей, то есть устойчивый и определенный.

Наука тоже претендует быть водителем в мир сущностей, но она иерархична, она требует усилий, подготовки, фундамента изначальных знаний, движения от простого к сложному… Мифологическое же знание выигрывает в сравнении с научным, оно непосредственно и наивно, оно не требует предварительной подготовки и в себе окончательно.

Практическая потребность в окончательном знании так высока, что можно говорить о бессмертии мифа.

Прибегаю к авторитету А. Ф. Лосева, убедительно, на мой взгляд, доказавшего, что «миф есть (для мифического сознания, конечно) наивысшая по своей конкретности, максимально интенсивная и в величайшей степени напряженная реальность… Это и есть сама жизнь».

Подтверждением справедливости сказанного служит тот факт, что на протяжении едва ли не двухсот лет мы имеем дело с мифом о Петербурге как с подлинной, а не сочиненной реальностью.

Выступаю в Москве на радио «Эхо Москвы». Редакция предлагает задать радиослушателям несколько вопросов о Питере, первым правильно ответившим будет вручен приз.

Спрашиваю: кто руководил закладкой крепости на Заячьем острове в устье Невы 16 мая 1703 года?

Шквал звонков радиослушателей. Все, даже с подробностями о дерне, вырезанном солдатским багинетом, с описанием орла, кружившего над местом исторического события, объявляют – героем события, непосредственно вырезавшим дерн и руководившим закладкой крепости, был Петр Первый.

И вот вопрос. Так ли важно знать, что Петра Первого в этот день и близко к невскому устью не было, он был на верфях на реке Сясь? Так ли важно знать, что закладкой крепости руководил Меншиков? Да и нужно ли, к примеру, знать, сколько десятков селений было на берегах пустынных волн, когда туда пришел Он, дум великих полн? И надо ли знать, что человек в этих краях селился много тысяч лет, задолго до того, как прорвавшаяся из Ладоги вода образовала и саму реку Неву?

Может быть, действительно тьмы истин нам дороже нас возвышающий обман?

Дело за малым: надо доказать или поверить, что обман хотя бы возвышает.

И возвышают ли читателя исторические труды, сознательно припускающие обман к обилию достоверных сообщений?

Храня, по совету Пушкина, уважение к именам, осененным славою, замечу, что отсутствие Петра при закладке крепости, ставшей первым сооружением нового города, нисколько не умаляет заслуг Петра.

Можно спорить, конечно, что интересней – реальная история или выдуманная; в пользу выдуманной можно привести много аргументов, один из весомейших – эстетический. Привнесенная в историю выдумка – это как бы краски, как бы светотени, позволяющие ясней увидеть и понять сущность событий, значимость исторических персон. Стоит у Петра «отнять» закладку крепости своими руками, как и царь, и город что-то безвозвратно потеряют в глазах созерцателей истории.

По моему же убеждению, сама история, сами исторические события и действующие лица, не выдуманные, не приукрашенные фантазией, обладают эстетической выразительностью, в себе самих несут метафоричность. Так что вопрос может быть поставлен достаточно просто: можно и привносить в историю эстетический элемент, и это путь мифологизации истории, и можно выявлять содержащийся в самой реальности метафорический, значимый образный смысл, что позволяет, приоткрывая сущность, оставаться в границах фактов.

Не только многочисленные художественные опыты описания возникновения и расцвета Санкт-Петербурга в XVIII веке тяготеют к мифотворчеству, но и в сочинении «О зачатии и здании царствующего града Санкт-Петербурга» миф и реальность даны в прочном и почти неразличимом переплетении. Миф не только претендует на замещение реальности, но и осуществляет это замещение.

Авторы, прославляющие новую столицу, несмотря на историческую приближенность к описываемым событиям, выводят их из исторической хронологии и погружают в мифическое время.