— И садоводы, наверное, есть? Настоящие. Не как твой дураковатый кандидат, а настоящие ученые-садоводы?

— Само собой есть. Да тебе-то что?

— Да так. Небось, не всякому в наше-то время сунешь под нос яблочко из палисадничка?

— А-а! Ты вон куда клонишь, — Андрей Данилович сузил глаза, раздул ноздри и нацелился на приятеля указательным пальцем. — Имей в виду!.. У тех садов земли сколько? Гектарами? А у меня при доме участок с полотенце. Тем и удобрение привозят, механизация есть… Лаборатории и прочее… А я сам жнец и на дуде игрец. Да мне бы столько земли, да свободного времени, да еще…

Худобин поднял над столом ладонь.

— Понесло-поехало… Словом, надо тебя директором совхоза назначить, вот ты и развернешься. А сад что? Для себя только.

— Причем здесь совхоз, — поморщился Андрей Данилович и потянулся к стакану. Но стакан стоял пустым, и он сказал: — Посиди-ка.

— Э-э, нет. Хватит, — ухватил его приятель за рукав пальто. — Если тебе так выпить хочется, то уж лучше ко мне пойдем.

Снег возле бани в свете электрической лампочки казался бурым, а у стены он подтаял, и там тянулась черная полоска открытой земли.

Сойдя по ступенькам вниз, Андрей Данилович сказал с обидой:

— Выходит, по-твоему, в моем саду я вроде как индивидуалист какой?

Худобин взял его под руку.

— Да брось ты. Ничего подобного я и не думал. Просто мне кажется, что в вашем споре жена твоя стоит на более общественной, что ли, точке зрения, вот и решай, кто из вас прав, кому следует уступить.

— А я вот не хочу уступать! — запальчиво выкрикнул Андрей Данилович.

— Вот и догадался, кто уступить должен, — рассмеялся Худобин. — Молодец, Данилыч.

Что на это ответишь? Получалось так, будто приятель все знал наперед, и разговор терял всякий смысл. Но Андрей Данилович все равно пошел к нему, долго сидел в его уютной и теплой квартире, пил, мрачнея лицом, стопками водку, тяжелел от нее и никак не мог уяснить и высказать что-то самое главное, что волновало его больше возможной утраты дома и сада, отчего под сердцем копилась горечь и появлялось ощущение зыбкости собственной жизни.

Выпил он излишне много и возвращался домой, то покачиваясь, то переходя на строевой шаг. Жался ближе к домам, в тень заборов. Почему-то вспомнилась любимая песня отца, и он еле слышно напевал:

Возле дома стояла у палисада дочь. Рядом переминался с ноги на ногу парень.

— Так вот он, значит, какой — Степка! — заглянул Андрей Данилович парню в лицо.

Уже лежа в постели, он вспомнил, что Степкой зовут не этого парня, а того, который ухаживает за его секретаршей, а потом вдруг приподнялся на локтях и отчеканил:

— Дом спалю, а сам повешусь!

Всю ночь ему снилось, будто стоит он у колодца в деревне и пьет из ведра холодную воду, но напиться никак не может, хотя от воды раздуло живот. Утром нестерпимо болел затылок. От стыда за вчерашнее Андрей Данилович не мог поднять глаз и тихо прошел по-над стенкою в ванную.

Открыл душ и сидел под холодными струями, пока жена не постучала в дверь.

— Жив ли ты там, отец? Выходи.

Мы за стол сели.

— Сейчас, Иду… — отозвался он.

За завтраком жена поставила на стол бутылку вина.

— Выпей… Если хочешь.

Вошла в столовую дочь, придвинула к столу стул, села и сказала в пространство, будто так просто, для себя:

— А у алкоголиков сердце обрастает жиром.

Жена прикрикнула на нее:

— Не стыдно тебе?! Выучилась!

К вину Андрей Данилович не притронулся, но пил много чаю. Все долго молчали, но вот жена осторожно спросила:

— Так как же, Андрей, поступим с домом?

Он устало ответил:

— Меняйся уж.

— Квартиру Ракова заняли. Нас не ждали.

— Ладно… Схожу в горисполком. Думаю — поменяют.

После этого все окончательно закрутилось. С председателем горисполкома Андрей Данилович постоянно сталкивался по работе, хорошо его знал, даже был дружен с ним, поэтому об обмене дома договорился быстро, и в первые весенние дни они вместе поехали смотреть место, где среди высоких каменных зданий в центре города собирались втиснуть еще одно.