– Сначала была, камеру после… Ну, когда из гранатомета.

– Жарко было? Сколько градусов?

– Да. Градусов тридцать, может, сорок. Нет, тридцать.

– А патронов много было? Боеприпасов?

– Сначала много. А потом, уже вечером…

– Сколько вас было в начале?

– Четырнадцать.

– А … когда бэтээры пришли?

– Девять с ранеными.

– Сколько было ранено?

– Четыре. Гена не ранен. Ему в глаз попало.

– Чем?

– Не знаю. Камнем, наверное.

– А сколько раз духи нападали? Вспомни, как было?

– Вначале часов до двух, я говорил. Ну, когда только из пулемета. Потом днем, часа в четыре. Когда бочку брали.

– А что за бочка?

– В нее воду привозили. Внизу стояла. Духи за ней гранатомет поставили. Потом… почти до конца. Бронетранспортеры вечером пришли.

– Когда больше всего духов было?

– Когда за бочку. И вечером.

– Сколько?

– Человек сорок.

– Это когда пулеметчика убило?

– Да.

– Как его звали?

– Ваня. Он якут.

– По национальности всех назвать можешь?

– Не знаю. Алиев – азербайджанец. Мухтар – узбек. Нет, таджик. Ну, он по-духовски говорит. Вилли – немец, кажется. Из Казахстана. Феликс …не знаю.

– Хорошо, а кто русский?

– Ну, я, Сема и младший сержант Сигиздинов.

– А куда вы раненых девали?

– В баню. Это Мухтар. Он их в баню.

– А мертвых?

– Лейтенанта Гусейнова сначала в его комнату.

– А потом?

– Потом тоже в баню. В его комнате склад сделали. Энзэ.

– Это когда гранатометом?..

– Да.

– Когда было тяжелее всего?

– Когда бочку отбивали. Ну, когда гранатомет поставили. Тогда Алика, Фарида и Пашу. Он потом умер. В бане. А Фарид живой.

– Что же вам никто не помог?

– Прилетал вертолет духовский. Ну, афганский. Потом бэтээры пришли.

– Почему так поздно?

– Капитан Смольников сказал, что они в засаду попали.

– Ладно, страшно было?

– Ну, мы же наверху. И заминировано. Но духи туда не пошли.

– Кто больше всех духов положил?

– Ваня, наверное. Его уже потом, когда он за Семой пошел. Его сначала ранило. Он тоже в бане умер.

– А Мухтар как-нибудь лечил?

– Да. Он поил. И лечил. И когда воду разлили, у него еще оставалось.

– Послушай, так вы что, на голодный желудок?

– Ну, галеты-то были. И рис сухой. И еще. Не хотелось… Пить хотелось.

– А консервы? Пайки?

– Не знаю. Не было. Еще печенье было у лейтенанта Гусейнова в банке. Его Секинову давали. Но его вырвало.

– А почему у вас брони не было?

– Газеев в понедельник уехал. Лейтенант Гусейнов сказал. А БМП еще раньше на блок забрали.

– Миша, тебя представили?

– Нет, пока только младшего сержанта Сигиздинова. Его ранили. Уже вечером. Нет, когда за бочку. По руке и ухо. Он после Вани пулемет взял.

– Миша, ты сам откуда?

– Из пятой роты.

– Нет, из Союза?

– Из Коми. Из Череповца призывался.

– Скажи, а дальше могли бы отбиваться?

– Ну, патроны еще были. Мало, правда. Гранаты еще были.

Глаза? Нет, не глубокие, усталые: ну, все? Расспросили? И зачем мы вам, товарищ майор, нужны? С младшим сержантом Сигиздиновым…

А потом… Стопки и кружки, крышки от фляжек и мерные медицинские стаканчики – сдвинули разом. Не предотвращенный никакими инструктажами фейерверк расцветил черное небо мириадами трассирующих конфетти. Одуревшая лентопротяжка в сотый раз затянула: «Мы уходим, уходим…» Да будет последним на чужбине этот восемьдесят девятый! С Новым годом! Прозит! Чиэрс!

21 час с минутами. 31 декабря. Афганистан. Знакомый зигзаг бетонки. Аэродромной морзянкой мигает буква «Ш» – Шинданд. На каждом изгибе дороги закутанный в одеяло сорбоз опасно вскидывает автомат. «Аз феркее шоурави» – «Я из советской дивизии». Голубая ооновская наклейка на ветровом стекле уазика. Едем провожать последний борт – на Союз. Молчим: старший наблюдатель поста ООН – австрийский подполковник, его помощник – майор из Непала, водитель Степанов (Степа) и я – офицер по взаимодействию с военными наблюдателями ООН.