– Не стоит прореживать шевелюру, – по-прежнему тихо посоветовала я. – Успеешь полысеть естественным образом. Что случилось, то случилось. Алексей Иванович Брусков не вовремя пришел тебя навестить. А еще раньше, днем, имело место еще одно «не вовремя». Галина также не знала, что Светлана Владимировна Осипова легла в клинику. Твоя нянька, в свою очередь, безуспешно пыталась отыскать фотографии в вашей комнате, но не нашла. Возможно, тогда ей попался адрес Маноло, и она…

– Она его знала, – не поднимая головы, просипел Ромик. – Раньше мы с родителями и бабушкой жили в большой двухкомнатной квартире, потом переехали на дачу. Матери не нравилось жить в коммуналке. Но первое время, пока на даче не было отопления, с осени находились в Москве. Иногда, когда мать уезжала, Галина возила меня к бабушке. Позднее я ездил к ней сам, она дала мне ключи от своей квартиры. Я пытался их найти, а они куда-то подевались. Искать особо некогда было.

– Значит, решение съездить за семейным альбомом к Светлане Владимировне возникло у Галины спонтанно. Не в добрый момент ее осенила эта догадка. Она торопилась к тебе, поэтому не стала тратить время на телефонную связь с Маноло. Тем более что та все равно не могла ответить.

Выйдя из лифта, она позвонила в дверь, но никто не торопился ее открывать. И тут она, опытный человек, проявила неосмотрительность. Не исключено, что услышала в квартире какие-то признаки обитаемости, а возможно, просто толкнула дверь, и та оказалось незапертой. Преступник не опасался визитов других лиц либо слишком торопился… А может, хотел уже покинуть квартиру. Поняв, что за дверью кто-то есть, попытался ее захлопнуть, но Галина ворвалась внутрь, полагаясь на свои силы. Без пояснений самой Галины, точную картину не восстановишь. Ясно одно – она столкнулась с преступником нос к носу. Возникает вопрос, почему Галина одним ударом не уложила его на пол?

– Потому что растерялась! – ответила моя догадливая подруга, ибо данный ответ мы с ней обсуждали в четверг вечером под коньяк.

Вспомнив про коньяк, я опять передернулась от отвращения. Болезненные воспоминания… Главное, стойкие. Как мои духи.

– А растерялась, потому что узнала преступника. Зато он не растерялся. Молниеносно нанесенный удар по голове уложил Галину на пол в бессознательном состоянии. Преступник решил, что она мертва.

– У него была лучшая психологическая подготовка, – дополнила меня Наташка. – Кроме того, он был взбешен – тщательные поиски необходимых вещей не увенчались успехом. Единственное, что он нашел и впоследствии уничтожил – свои фотографии. Еще один интересный вопрос: почему Галина, придя в себя, не назвала имя этого типа?

Я сделала предостерегающий жест рукой и тут же поняла – подруга сама ни за что не решилась бы на него ответить.

Жаль Ромика, но молчать было нельзя.

– Ромка, – сказала я, – Галина подумала о тебе. О том, что тебе лучше не знать, что убийца…

– Он мне не отец!!! – заорал Ромик, вскочив и яростно двинув ногой ни в чем не повинную табуретку. – Не отец и никогда им не был!

– Правильно, родненький, – всхлипывая, кинулась к нему Наташка и зажала в тиски железных объятий. – Ты тут вообще ни при чем. И табуретка ни при чем. Ир, отомри и отставь ее в сторону, пока ей и нам ноги не переломали. Ромочка, мы никому ничего не скажем, если ты не захочешь. Пусть они все летят к чертовой матери в свою Испанию.

– Пусть все летит к чертям собачьим, – устало поддержала я подругу.

Дачное утро моментально утратило свои необыкновенные краски. Вконец обалдевшую от накалившихся страстей муху парализовало на подоконнике. Напружинив лапки, она застыла, как статуя свободы, в непреодолимом сантиметре пути к приоткрытому окну.

Из комнаты выползла Денька, опасливо оглядела нашу невеселую компанию и, двигая купированными ушами, принюхалась, пытаясь определить, есть ли надежда на ветер перемен к лучшему. Выжидательно посмотрела на хозяйку, успевшую приткнуть оцепеневшего Ромика на диван. Затем уставилась на меня. Уж не знаю, какие надежды возлагала. Я похлопала глазами и неожиданно для себя повторилась, послав все к чертям собачьим. Денька осуждающе клацнула зубами и на всякий случай улеглась у порога комнаты. Неужели боялась нашествия собачьих чертей? Надо было как-то разрядить обстановку, но в голову ничего умного не приходило. – Жизнь хороша… – неуверенно начала я, – поэтому и жить хорошо… А если жить хорошо…

– То надо жить! – шмыгнув носом, подвела итог моему монологу Наташка. – Ромик, ты понял, что мы тут тебе наобещали?

– Понял… Спасибо… – откликнулся Ромик. – Мне надо подумать.

Какое-то время из солидарности с юношей думали все – каждый о своем, пока Наташка молнией не метнулась к двери:

– Иришка, твоя Мария Ивановна сюда галоши направляет. Хорошо, я в окно взглянула. Ромка, быстро наверх! Денька, брысь от двери! Ир, соображай, чего тебя принесло ко мне в такую рань?

– Н-не знаю, – запинаясь, едва выговорила я. – Разве можно соображать в такой суматохе?

Моя свекровь перешагнула порог Натальиного дома без галош. Оставила их на веранде. Одобряя ее заботу о чистоте, с лестницы свалился пластиковый тапочек – отъемлемая часть домашнего прикида спешно улепетывающего на мансарду Ромика. Тапок просвистел рядом с бабулиным ухом.

– Хороший знак! – залебезила Наташка. – Он означает, что в этом доме вам всегда рады.

– Просто замечательный… – медленно приходя в себя, согласилась свекровь, внимательно вглядываясь в лестницу. – Уже потому, что второй не слетел. Обозначился бы этот очередной знак на моей голове, я бы и оценить не успела… Ой, забыла, зачем пришла.

– Давайте я вам чайку налью. У меня очень вкусные «замухрышки» есть. Ма-аленькие такие рогалички, а внутри – бо-ольшой такой чернослив. С виду неказистые, но вкуснота! Необыкновенная. Иришка ко мне еле приплелась за таблетками от головной боли, а «замухрышек» попробовала, боль как рукой сняло, – тараторила Наташка, вытаскивая из пакета порезанные треугольничками куски черного хлеба.

– Ах, да! Головная боль! Ирочка, ты не взяла с собой телефон, Дима весь обзвонился. Я не сразу поняла, откуда мелодия раздается. У соседки дочка клумбу пропалывает с магнитофоном, у меня телевизор работает, а слева Пал Петрович поет про трех таксистов…