Лева Рубинштейн. Текстовый театр в мастерской Светланы Богатырь под крышей бывшей гостиницы «Бостон» на Маяковке, 1985. Фото Василия Кравчука

Жизнь проходит в потоках локальных образов. Это и есть карточки Левы. Он сделал их инструментом поэтической работы. Шаг, с ходу направленный за горизонт принятых в культуре форм монологического литературного языка. Сейчас, когда успех очевиден, все ясно. Но, уверен, вначале то был шаг в потемки.

Лева шагнул и создал... новый тип текста? Нет. Он вернулся к форме «пратекста» на новом витке цивилизации. Натуральные тексты так называемой книги природы, содержащие данные опыта, во все времена формировались и формируются по тому же принципу (об этом в упоминавшейся статье «Метаматрицы в логике натуральных текстов»). Исторически вместе со средствами порождения речи и письменных текстов язык вырастал как надстройка над такими натуральными текстами.

Чередование карточек — это простейший синтаксис. Как кадры киноленты. Как диалоги между персонажами. У персонажей в театре Левы четкие роли. Они взаимодействуют драматически или комедийно. Лева вернулся к прахе кету, и у него это блестяще получилось!

В литературе монологи — хищники. Они пожирают реплики, всасывают их в свое чрево. Лева показал, что это не фатально. По-моему, потрясающее открытие. Когда реплики под защитой театра текста, монологи им не страшны.

Михаил Бахтин в статье «Проблема речевых жанров» (написана в Саранске в 1953 году) утверждает, что не слово — фундамент речи и не предложение. а высказывание, реплика. Почему? Начала и концы слов заданы нормами лексики и морфологии. Позиционно слова над речью. В том смысле, что нормы языка диктуют их вид, а не речь. А начала и концы реплик подчинены говорящему «здесь и сейчас». Реплики подчинены речи, она диктует их начала и концы. Через них в язык входят люди, их воля, активность в повседневном языке. Прародители слов — реплики, а не наоборот. Арсенал реплик неизмеримо шире, чем арсенал лексики. Кроме того, репликой может быть жест, интонация, любой визуальный, слуховой, тактильный образ.

Начало восьмидесятых. Папа с малышом едут в автобусе. Сын в окно видит лозунг. По слогам громко читает. «На-ша це-ль ком-му-низм» и на весь автобус спрашивает:

— Папа, что это? — Все обернулись на папу.

— Тише, — говорит папа, — я тебе дома расскажу.

1970 год, столетний юбилей государственного персонажа по имени Ленин. Человек в книжном магазине спрашивает, нет ли хорошей книжки для ребенка.

— Есть, — говорит продавец. — «Наш большой и добрый друг».

— Нет, — говорит человек, — этой книжки мне не надо.

— Да это не то, что вы думаете, — говорит продавец. — Это про слона.

Границы между текстами пригодными и непригодными для жизни обозначались четко. В Одессе конца 70-х за оградой из колючей проволоки вместо «Стой, запретная зона!» сам видел плакат с надписью: «Тебе туда надо?»

Язык обиходных диалогов менее всего поражен идеологемами, более приближен к индивидуальному бытию. Его Лева и сделал главным героем своих текстов. Следующие одна за другой карточки ломали зараженную логику, восстанавливали первичную простоту. Для меня это было как чудо.

Рука сама выводит «Лева», а не «Лев Семенович». Так цыгана, поющего песни, называют независимо от возраста Сашей, а не Александром с отчеством. Не из панибратства, а как признание, что путь его к зрителю, слушателю был и остается прямой. Слова, голос, больше ничего не требуется. И возраст тоже не при чем.

Скажут: авангардный поэт, и ассоциировать с ним что-то цыганское? Не дурной ли тон? По мне так нет. Авангард и традиция дополняют друг друга. Зачем, имея два глаза, смотреть поочередно одним одно, другим другое? Лева сам, по-моему, смотрит в оба. Все видит. Без малейшей фальши живет в слове зорким и свободным человеком. Оставляя свободными других, он рассказал, что происходит с таким человеком. Рассказал, как до него не смог это сделать никто. Чего же боле?

Борис Силкин

Британско-арабскую экспедицию, руководимую археологом Робертом Картером из Лондонского университетского колледжа, ждал неожиданный успех в местечке Ас-Сабийя на территории Кувейта. В пустынной местности на севере страны она обнаружила остатки древнейшей лодки.

Собственно, «плавсредства» там не было; в развалинах каменного сарайчика лежали аккуратно размещенные крупные пластины смолы, низ которых сохранил очертания морских моллюсков—того самого ракушечного обрастания, с которым сегодня борются моряки всего мира. В смоле также запечатлелись отпечатки тростника, из которого был сделан корпус судна

Несколько странным представлялось то, что от места находки до морских берегов расстояние не столь уж маленькое, а кругом — пустыня и болота. Но геологи подтвердили, что тысячелетие назад рядом плескались волны Персидского залива. Химический анализ показал: лодку смолили более 7 тысяч лет назад, что делает ее на 2 тысячи лет древнее, чем любое другое известное доселе морское судно.

Открытие говорит о существовании весьма ранних торговых и культурных связей между «первоначальными» цивилизациями — месопотамской, зародившейся на берегах Тигра и Евфрата (нынешние территории Кувейта и Ирака), и лежавшей по другую сторону Персидского залива в глубине континента — Хараппской, в долине Инда (сегодняшний Пакистан). До сих пор для специалистов оставалось загадкой, каким образом характерные гончарные изделия, явно сработанные в древнем Междуречье, оказывались в поселениях, находящихся на расстоянии сотен километров к югу, например, на западных берегах Персидского залива. Теперь это находит себе объяснение...