Видать, у нашего балагулы какие-то средства были припрятаны, потому что, кроме традиционного извоза, он открыл маслобойню. В ту пору коммерция распустилась пышным цветом, большевики объявили нэп, и торговцы из тех, кто выжил и не сбежал, повылазили из своих щелей. Понятно, что главным занятием Хаима и в новое время стал вовсе не извоз и не переработка молока, а все та же контрабанда. Правда, хоть и границ вокруг стало много больше, перебираться через них оказалось значительно труднее, чем при царе Николаше. В погранотряды пришли люди идейные и партийные. Взяток они не брали, а если кто и хабарничал, то с большой опаской. Правда, и доход от контрабанды значительно возрос… Словом, дело по-прежнему было прибыльное, хоть и опасное. А гешефты Хаим страсть как любил.

Но оставим пока коммерцию и вернемся к частной жизни Хаимового семейства.

В двадцать пятом году, а именно в ту пору происходит действие этой истории, дочке Хаима Енте исполнилось восемнадцать. Несмотря на то что отец и старшие братья отличались страхолюдной наружностью, она выглядела совсем иначе. Длинноногая, узкобедрая, с двумя толстыми темно-русыми с рыжиной косами, зеленоватые глаза сияют, будто два фонаря. А уж нрав!.. Кротка, как голубица, слова никому поперек не скажет. Да и к ней у отца отношение было вовсе иное, чем к окружающим, родным и близким, даже к жене Хаве. Хаим называл Енту не иначе как «коханночка», «счастье мое» и разными другими ласковыми именами. Пылинки, как говорится, сдувал.

Характер Ента имела мечтательный, любила читать, и больше всего сказки. Короче говоря, жила-поживала Ентеле, словно принцесса Суламифь в сахарном замке.

Однако время на дворе было вовсе не старозаветное. Может быть, до молоденькой мечтательницы это и не доходило, но ее изворотливый папаша прекрасно сие обстоятельство понимал.

Сидит Ента у окошка, уставленного горшками с геранью и бальзамином, таращится на улицу. Вон шагает куда-то сапожник, она его немножко знает, недавно стачал ей новые козловые башмаки со стальными подковками. Подковки звонко цокают по брусчатке мостовой. Правда, Ента редко их надевает – ходить-то особо некуда. А вот спешит неизвестная барышня. Стриженая, юбочка короткая, губки намазаны. Сразу видать – шикса [3] . Ента даже сморщилась от возмущения. В Одессе она навидалась подобных особ. О них говорили разные нехорошие вещи.

Ента представила себя в такой же коротенькой юбочке. Нет, это ужас. Со стыда умереть можно. Хотя, говорят, в Америке в таких нарядах ходят даже еврейские девушки.

Неизвестная девица давно исчезла из виду, а Ента продолжала размышлять о нарядах, об Америке, о возможном женихе… Кого судьба ей готовит в суженые?

На улице показалась странная процессия. Целая толпа молодых людей, человек, наверное, тридцать, шла куда-то… В руках лопаты… Разговаривают, смеются… Уж не работать ли отправились?!

Да, наверное. С лопатами в синагогу не ходят. В толпе много знакомых лиц. Вон Лия, подруга не подруга, а девушка из хорошей семьи, ее прадед был раввином, или вон тот высокий юноша, которого, кажется, зовут Соломон. Про него говорят: готовится поступать в иешиву. Но ведь сегодня суббота! Как же можно работать в субботу?! Ента от изумления приоткрыла ротик. Ну ладно, гои. Их тоже много в толпе, но ведь там же и евреи. Тот же Соломон. Кому, как не ему, будущему ешиботнику, не знать: что-либо делать в субботу – великий грех.

– Папа! – закричала Ента. – Посмотри, они с лопатами…

Подошел Хаим, глянул в окно, усмехнулся:

– Называется – субботник. Новый советский обычай. Ленин, говорят, придумал. Чтобы, значит, потрудиться на пользу обществу. Эти пошли поле для физкультуры устраивать. Ты, Ентеле, зря газет не читаешь. Много нового узнать можно.

– Но как же так, папа?! Сегодня же суббота! Даже при царе уважали наши обычаи. В субботу работать нельзя. Или советская власть отменила… Да быть того не может. Сам же говорил: советская власть евреев любит…

– Советская власть всех любит одинаково, – сурово заметил Хаим. – А если кого не любит, то различий не делает. К стенке ставит, не спрашивая нации. Или налогом облагает… – Он тяжело вздохнул. – И хабар нынче не в моде. За взятки в Сибирь отправляют… Так что, дочка, как говорят русские: «с волками жить, по– волчьи выть». Этих ребят называют – комсомольцы. Молодежь – надежда и опора всякой власти…

– Про комсомол я знаю, – не сдавалась Ента. – Они в бога не верят. Ни в какого, ни в русского, ни в еврейского. Но Соломон Нехамкис шел с ними… Он ведь в иешиву собирался… Как же это?..

– Ну, иешива! – вскричал старый контрабандист. – Что она сейчас дает? Кому это нужно, знаешь ли ты наизусть Тору или не знаешь! Мне старый Нехамкис говорил: Соломон не в иешиву хочет, а в институт. По ночам Маркса читает… Станет инженером, выйдет в люди… Может, и тебе, Ентеле, в комсомол податься?

От таких папашиных слов девица даже слезу пустила. Уж больно обидно показалось – сам отец толкает в ряды стриженых.

– Не любишь ты меня, – сквозь рыдания произнесла она. – Или в жертву хочешь принести, как Авраам Исаака…