– Да что это вы толкуете: «в милости, в милости!» – отозвался старый, седовласый старик, у которого глаза сверкали из-под косматых бровей, как ярко освещенные окошки из-под взъерошенной соломенной кровли. – Она такая, что милостей ничьих не просит. Вы поглядите только на нее: пряма, как стрела; видно, что отроду ни разу ни перед чем спины не гнула и головы не клонила!

– Что ж, горда? – спросил бандурист. – Приступу к ней нет?

И тут же прибавил нравоучительным тоном:

– Гордость – грех. Человек гордый, что пузырь водный: сегодня вздулся, а завтра лопнул!

– Какое, приступу нет! – возразила какая-то старуха, высокая, прямая, с блестящими, как черные алмазы, глазами, – да она словно палючая искра, где ни появится, куда ни попадет, так все вокруг нее и вспыхивает!

– Подожгла и пана гетмана? – спросил бандурист, снисходительно переходя из нравоучительного, для обыкновенных слабых смертных несколько стеснительного, тона в шуточный.

– У нее и что ни на есть сырое дубье вспыхивает, – отозвался кто-то, сидевший тоже на ступеньках церковного крыльца, но довольно далеко и не видный за рядами высоких шапок и широких плеч. По голосу, впрочем, можно было с достоверностью сказать, что отозвался человек молодой, крепкий и здоровый, потому что голос этот с успехом мог бы заменить старый шипящий и свистящий соборный гадячский колокол.

– Что ж, пан гетман дарит ее всякими дарами, атласами и аксамитами [15] ? – спросил бандурист. – Ходит она, небось, краля-кралей?

– Ее раз козак встретил, так попросил коня напоить! – ответила старуха с алмазоподобными глазами.

– Она ходит, как простая молодица, – подтвердил один из щеголеватых козаков, с необычайно длинными усами, необычайно тонким и гибким станом, – ей, хоть и старайся, так никак не услужишь, потому что она все сама умеет и все сама делает. Она никаких подарков не принимает.

– А муж ее что за пан? – спросил бандурист.

– Ничего, с виду пан, как пан.

– И живут между собой дружно?

– Дружно.

– Он хоть с виду-то и ничего, а тонкая штука, – сказал пожилой козак, стоявший около бандуриста, опершись на свою дубинку, который и сам был с виду хоть и ничего, а тоже тонкая штука.

– А какие это у вас около Гадяча бородатые паны разгуливают? – спросил бандурист. – Вчера, как подходили мы к городу, так встретили двоих – этакие вельможные да гордые, одна пыха! Глаза этак вкось да под поволоку, носы вверх, губу нижнюю на сажень вперед…

– Это московские паны, гости пана гетмана, – объяснил молодой гетманский козак.

– Теперь еще поразъехались, – заметил его товарищ, – а прежде их еще больше у нас гостило.

– Поразъехались? Чего ж так?

– Да кто его знает, как-то уж теперь не то, что было прежде. Пан гетман и потчует их, и ласковые речи говорит им, а все не то. Слышно, и последние скоро уедут.

Наступило молчание и длилось несколько минут.

Слышны были шаги по улицам, паденье дождевых капель с садовой листвы. День занимался. Все освещалось, выступало из мрака, принимало свои настоящие очертания, точно кто понемногу приподнимал мглистое покрывало.

Справа раздалась медленная, мерная, уверенная походка, и между деревьями появилась высокая, видная фигура в темной рясе, направляющаяся к церковным дверям.

– Вот отец Михаил! Вот отец Михаил! – пронеслось между народом; кто сидел, поднялись с своих мест, кто стоял, опершись на дубинки, выпрямились.

Отец Михаил был, если можно так выразиться, чрезвычайно картинен. Почтенная осанка, строгие черты лица, смягченные кротким и ласковым выражением, седая, волнистая, похожая на каскад борода, спокойные движения, проницательные, светлые и, в то же время, совершенно безмятежные, сияющие глаза; все это представляло идеальный тип пастыря, каких приходится встречать чаще на картинах, чем в жизни.

По тому, как его все окружили, можно было заметить, что он пользовался большим уважением своих прихожан.

Бандурист тоже подошел под благословенье и подвел своего поводыря.

– Благословите, батюшка, – сказал он, – мы из дальних мест, пришли помолиться в богоспасаемый город Гадяч. Благословите, батюшка, и поводырку мою. Стараемся, батюшка, жить по-христиански, друг другу помогаем. Я не из одной печи хлеб едал, всего повидал на долгом веку, так вот могу ее наставить на путь житейский истинный, а у нее резвые молодые силы, так она меня, старого, где под горку сведет, где на горку поддержит… Надо помогать друг другу. В Священном Писании сказано: «Носите тяготы друг друга». Одною рукою и узла не завяжешь…

Отец Михаил, спокойно и кротко внимавший речам словоохотливого бандуриста, при последнем его выражении не то, чтобы встрепенулся – этого нельзя было положительно утверждать, – а как-то особенно пристально взглянул ему в глаза.

– Да, – продолжал словоохотливый бандурист, – сказано: одна головня и в печи гаснет, а ворошок и в поле курится.

Светлые, ясные глаза отца Михаила все так же проницательно, пристально, кротко и безмятежно глядели на бандуриста.

– Хорошо реке с притоками, хорошо доброму воеводе с…