Этого я не ожидал. И взглянул на своего товарища. Тот, вытаращив глаза, смотрел на Белку.

— Чушь какая-то, — пробормотал Вано.

— И я говорю — чушь, — с готовностью подтвердил Гога. — Очередные причуды Угрюмого. Заманский, сбежав, сам подписал себе приговор. Подтвердив свою вину. А Угрюмый всегда был чокнутым.

— Не смейте так говорить об моем отце! — закричала на него Белка. — Он никогда не был чокнутым. Или вы всегда великодушие называете сумасшедшим?

Я не выдержал.

— Извини, Белка. Но если это великодушие… Я согласен с Гогой. Нормальным это не назовешь. С какой стати ему проявлять великодушие к Заманскому? Или он что, метит в ранг святых? Не получится! Твой папочка повторяется. Один раз он уже взял на себя вину. Во второй раз это действительно выглядит сумасшествием. И, боюсь, в этом случае мы ничем уже помочь ему не сможем. Мы сделали все, что в наших силах. И поэтому с чистой совестью можем убраться из этого города, который, по-моему, просто кишит сумасшедшими. Кроме вас, конечно, Гога, — с иронией заметил я. Но тот не понял мою насмешку. И удовлетворительно хмыкнул.

— Правильно, Никита. Поехали. «Лазурный» и впрямь лучший курорт на побережье. Не пожалеете.

Я был не на шутку взбешен. Меня достала эта история, противоречащая всякой логике и здравому смыслу. Угрюмый вел себя, как недоумок. Даже если допустить, что он и впрямь мечтал помочь спасению человечества от страшной болезни. Но не ценой же собственной жизни! В конце-концов Заманский мог и впрямь лгать, что стоит на пороге великого открытия. В конце-концов, даже если это и так, есть тысячи способов помочь ему довести дело до конца. А потом уже судить.

— Поехали, — твердо сказал я. — Угрюмый рано или поздно скажет правду. Или споткнется на каком-нибудь факте. Я по собственному опыту знаю, что доказать и фактически обосновать свою выдуманную вину гораздо труднее, чем — свою невиновность.

И не обращая внимания на слезы Белки, одобренный Гогой, который за последний час стал для меня чуть ли не братом, я стал залезать в машину. Уверенный, что никто на сей раз не помешает нашему отъезду. Но в очередной раз я ошибся. Тем более в последнюю очередь ожидая этого от Вано. Который больше моего мечтал вырваться из этого местечка.

Но на сей раз мой товарищ поступил алогично. Схватив меня за рукав. И твердо сказав.

— До субботы еще два дня, Никита. Думаю за два дня «Лазурный» никуда от нас не денется. И не затеряется в тумане моря голубом. А мы в субботу спокойненько доедим туда на маршрутном автобусе.

— Ты что — чокнулся, — закричал я на него. — Зачем тебе это? Или ты собираешься встать на колени и умалять Угрюмого, чтобы он взял свои слова обратно? К черту! Если он хочет усложнить свою жизнь — это его дело!

— Нет, Никита. Просто я сильно сомневаюсь в твоем замечании на счет доказательств собственной виновности. Я по своему опыту знаю, что все наоборот. Если человек сознается, не важно — придумал он это или нет, никто не станет больше им заниматься. А если этот человек и раньше имел проблемы с законом… К тому же не стоит на пороге величайшего открытия века… А мы ведь знаем, что он не убивал. И просто не имеем права теперь остановиться на полпути, отдав человека на растерзание закону. Я уже на этом собаку съел, и ты это помнишь. И не хочу во второй раз переживать такое. И тебе не советую, даже в первый раз. Поверь, такой опыт не обогатит твою душу.

Вано вновь становился сентиментальным. Вано вновь отрывался от земли, если это возможно. Учитывая его девяносто килограммов. Но на сей раз я знал, чем это вызвано. Я отлично помнил ту историю, когда невиновного засадили за решетку. И Вано тогда промолчал. И после всю жизнь из-за этого мучился.

Поэтому сейчас мне ничего не оставалось, как только тяжело вздохнуть. И развести руками. Глядя на растерянного Гогу Савнидзе.

— Увы, Гога. Вам, конечно, надоело каждый день лицезреть наши рожи. Поверьте, нам так же приятно любоваться вашими. Но, боюсь, иного выхода нет. Вы просили нас остаться, чтобы найти истину. Истину мы нашли, но часть ее по-прежнему за решеткой. Теперь нам остается разрубить железные прутья. И, надеюсь, вскоре мы это сделаем.

— Тоже мне, поэты, — зарычал Гога и махнул своей обезьяньей лапой. — Вот и писали бы стишата вместо того, чтобы по канавам лазить.

— Вы не очень гостеприимны, — заметил Вано.

— Гость хорош, когда его немного, — бросил нам на прощанье Гога. Громко хлопнул дверцей автомобиля, и, сорвавшись с места, оставил вместо себя облако густой пыли.

Белка улыбалась. И глядя на ее румяное личико, на рыжие волосы, в которых путались яркие лучи солнца, я подумал, что два дня в этой дыре, возможно, пойдут мне даже на пользу.