К вечеру из устья реки выплыла богато украшенная баланга, обошла кругом «Викторию», направилась к флагману. Обнаженные гребцы не кричали, не размахивали связками бананов, разглядывали каравеллы, переговаривались между собой.

Баланга вплотную приблизилась к «Тринидаду». Карвальо спустил с борта веревочную лестницу. Несколько мужчин поднялись с банок, вытащили из-под них куски материи, обмотали бедра, полезли наверх. Прочие с веслами в руках сидели на местах.

Первым на палубу взошел индеец средних лет, обильно украшенный цветной татуировкой. На руках и ногах туземца желтели золотые браслеты. По широкой груди рассыпались нанизанные на тонкую нить осколки раковин и цветных камешков. Моряки догадались, что перед ними правитель племени, ибо только царьку дозволено покрывать лицо узорами.

– Каланао, – ударяя себя в живот, представился касик.

Карвальо повторил жест и назвал свое имя.

На борт поднялись еще шесть аборигенов. Каланао важно представил каждого из них. Жуан подарил придворным по ножу. Когда наступила очередь командующему назвать ближайших советников, он указал на Пигафетту, приглашенного в качестве переводчика, и на попавшихся под руку матросов, глазевших на посольство. Соратников Карвальо тоже оказалось шесть человек. Каланао смерил их взглядом и остался доволен оборванным видом моряков. Царек взял раковину, расцарапал себе левую руку, обмакнул палец в кровь, помазал свое тело, лицо, кончик языка. Капитан вздохнул, сотворил проклятие и ножом пустил себе кровь.

– Теперь мы братья, – удовлетворенно провозгласил касик. – Отныне ты можешь ловить рыбу и торговать на моем острове.

Пигафетта, чей словарный запас достиг половины тысячи слов, объяснил капитану значение ритуала и важное позволение. Царька щедро одарили бусами, красным колпаком, костяным гребнем, прочей дрянью. Он зализывал расцарапанную руку, важно принимал подношения. Гость изъявил желание осмотреть корабль. Его провели по палубе, но в трюм и каюты не пустили. Вылезший на свет отец Антоний попытался окропить гостя святой водой. Жуан отстранил францисканца, заявил, что не собирается сеять Слово Господне. Для этого нет времени и капелланов. Однако повесил на вождя медный крестик, дабы воссияла на нем слава Спасителя. Польщенный князек пригласил на ужин властителя бородатых людей, чем поставил Карвальо в неловкое положение. Отказываться было нельзя, отправляться на остров – опасно.

– Я пошлю к тебе моего любимого пашу, – сообразил Жуан, – он один знает язык твоего народа.

Пигафетта поперхнулся словом, кисло улыбнулся.

– Они зовут вас, – растерянно пролепетал летописец.

– Я не веду дневник, не смогу описать королю царство Каланао, – ответил капитан. – Если ты боишься, я отправлю другого мандарина.

– Святой отец, – обратился он к монаху, – хотите окрестить придворных моего кровного брата?

– Я поеду, – согласился итальянец, заметив замешательство и страх францисканца.

– Уводи их скорее, – обрадовался Жуан. – Мы должны до темноты заполнить бочки водой. Узнай о дороге на острова, попроси лоцмана! Выведай, есть ли в земле золото и камни?

Каланао с начальниками спустился в балангу, снял набедренную повязку, сел на банку, начал грести наравне с простыми воинами. Один затянул заунывную песню, позволявшую работать ритмично и неторопливо. Соплеменники дружно помогали ему.

Встречавшиеся на реке подданные касика, прекращали дела, предлагали ему товары. Властитель придирчиво выбирал лучшую рыбу, клал на дно баланги. Собрав достаточно дани, князек более не обращал на них внимания. Судно тихо скользило по реке.

На низких берегах стояло много домов. Крытые циновками и сухими листьями, они походили на вышедших из леса воинов. Серо-желтые пятна далеко виднелись на фоне зелени. Каланао скалил белые зубы, подпорченные краской бетеля, считал подвластные деревни. Он загибал пальцы, тряс рукой, клялся, будто людей у него в каждой столько, сколько волос на голове. Берега выглядели густонаселенными. Пигафетта выражал удивление и восхищение богатством царька.

Прошел час, второй. Солнце низко повисло над джунглями, опалило рыжим цветом верхушки кокосовых пальм. Жара понемногу спала, дикие звери потянулись к воде. Монотонное, однообразное пение и мягкое покачивание баланги сморили летописца, он задремал. А когда очнулся ото сна, вокруг лежала темная ароматная ночь, наполненная посвистом и покрикиванием птиц, журчанием воды за кормой. Туземцы все еще поднимались по реке. Прохладный воздух стал влажным и вязким. Разноголосо трещали в траве цикады, зажгли фонарики светлячки. Крупные звезды повисли над деревьями. На востоке в туманной дымке всходила луна.

В селении касика, расположенном в двух лигах от устья реки, их встретили слуги со смоляными факелами из тростника и пальмовых листьев. Хозяину подали вино, появились жены. В ожидании ужина Каланао с двумя советниками, женщинами и послом потягивал вино, соблюдал ритуал, известный Пигафетте по Масаве. Перед тем как выпить из фарфоровой чашки вино, они совали друг другу под нос кулаки, желали благополучия. Ломбардийцу почудилось, будто вернулись счастливые дни, когда после сотни мытарств полуживая эскадра попала на райские острова.

Ужин состоял из риса с пересоленной рыбой, запеченной в листьях и поданной на фарфоровых тарелках. Антонио жевал твердые куски зерен, слушал рассказ о приготовлении пищи. В глиняный кувшин кладут лист, закрывающий внутренность сосуда, насыпают рис, наливают воду. Закрытый кувшин ставят на огонь и кипятят до тех пор, пока рис не станет твердым, как хлеб.

Утомленного гостя уложили спать на тростниковую циновку, под голову дали подушечку из пальмовых листьев. С ним оставили вельможу. Каланао ушел в соседнюю комнату с двумя женами.