Спуск к берегу моря оказался куда короче подъема – фургоны грохотали, описывая все петли извилистого пути, а стоило рассвету окрасить небо в розовые тона, как внизу и впереди распахнулась неоглядность моря, словно выложенная золотыми чешуйками, – заря постаралась, размалевала волны по-своему.

Берег был узок и вилял двуцветной ленточкой вдоль горных склонов – зеленой полоской леса и золотой тесьмой песков. Кое-где пляжи выдвигались в море, громоздя гребнистые дюны или охватывая тонкими косами тихие голубые лагуны.

Курредаты сразу оживились, завидев морской простор – тут им нечего было опасаться. Деревья в прибрежных рощах росли редко, смыкая густые плоские кроны, – нет ничего лучше, чем в жаркий день валяться в их зеленоватой тени! – но засады тут не устроишь, это ясно.

Город показался после полудня. Курредаты выстроили его на островке, отделенном от берега узкой протокой. Стоял отлив, и вода из протоки ушла, более не скрывая блестящий черный ил. Какие-то неприятные твари – что-то вроде бугристых шаров с тонкими гибкими щупальцами – копошились в жидкой грязи, отскакивая, когда рядом вздувались и лопались громадные пузыри, наполняющие воздух зловонием. Похожи на псевдоспрутов, мелькнуло у Давида.

Фургоны прогремели колесами по горбатому мосту и оказались не то в колониальном форте, не то в порту. Улиц тут никто не прокладывал, застройка была такой же хаотичной, как и в стойбище фнатов. Составить впечатление о курредатской архитектуре Давиду тоже не удалось. На островке имелся лишь десяток капитальных строений – приземистые пакгаузы под плоскими крышами. Все остальное – времянки. Шатры, мазанки, навесы, шалаши, землянки.

По городу шатались сотни курредатов в длинных мятых рубахах и широких юбках. Головы они прикрывали соломенными шляпами вроде сомбреро или заматывали их платками. Самая приличная обувка была у военного сословия – высокие мягкие сапоги на каблуках, подобные ковбойским. Остальные носили веревочные туфли, а то и вовсе гуляли босиком.

Караван встречные-поперечные провожали радостными криками, и возницам приходилось немало помахать кнутами, дабы отогнать любителей мелкой поживы, – стегали так, что рубахи лопались. Но все равно, кое-что с возов пропало.

Буссе заорал сердито и выхватил меч. Это подействовало – вороватые личности живо очистили улицу. А караван вывернул к пристани, у причалов которой толклась масса поплавковых лодчонок и возвышался высокий борт огромного корабля-катамарана, каждый из корпусов которого нес по три мачты, а седьмая – общая – торчала посередине, на корме обширной палубы.

Погрузку начали с того, что всех пленниц поместили в загон на причале, а пленников заставили таскать тюки с добычей.

Не дожидаясь окриков или ударов плети, Давид сам подхватил ворох мехов и поволок его на корабль. Буссе ухмыльнулся, завидя такое старание, и похвалил Виштальского широким оскалом, должным изображать улыбку одобрения. Буссе был у конкистадоров за командира, и его титулу нашлось соответствие в земной табели о рангах – толстяк числился комитом, то бишь графом, и обращаться к нему следовало не абы как – комит был «вашим великославием». Правила этикета позволяли называть высокородных дворян и по-иному – «кхенти», что было эквивалентно земному «сир».

Передав ценный груз матросу в одних штанах, но с подобием чалмы на голове, Давид бросил играть в грузчика и устроился на носу, у подножия левой передней мачты. Она была толщиной в два обхвата, и за нею было легко спрятаться, а пухлая связка размочаленного троса заменила Виштальскому мягкое сиденье.

Он особо не стеснялся своей наготы – привык с детства купаться голым, но даже на Земле никому в голову не приходило отправляться «без ничего» на занятия или на работу. Давиду было некомфортно.

Фнат с распухшим, перебитым носом подтащил останки руума. Покосился на галактиста, но ничего не сказал.

– Шевелись, шевелись давай! – прикрикнул на него Буссе, развернулся и пнул фната.

Молодой кочевник не выдержал – бросился на конкистадора, но тут подбежали двое арбалетчиков. Фнат прянул в сторону, разбежался по палубе и ласточкой сиганул в мутную воду бухты. Комит лишь мрачно улыбнулся – и Давид догадался, почему пленные не совершали попыток к бегству.

Беглец вынырнул и поплыл к берегу, но ушел недалеко. Из воды всплыла голова морского гада, подобного тем, что рылись в протоке, но куда более крупного. Блестя буграми, шевеля бельмами множества глаз, чудище выпростало из-под воды извивающиеся щупальца. Пловец закричал, но гад не обратил на вопли ни малейшего внимания – он окрутил щупальцами человеческое тело и сжал, ломая кости. Тут же вынырнула парочка опоздавших к обеду. Десятки щупалец сцепились, переплелись, вспенили воду. Вот сразу два псевдоспрута ухватились за труп несчастного – и разорвали пополам. Третьему досталась голова.

– Купание отменяется, – пробормотал Виштальский, – вода холодная.

– А ты чего расселся, голозадый? – грянул грубый голос комита. – Встать! Паруса я буду тягать?

Давид состроил гримасу типа «я тебя не понимай», и Буссе выругался, поминая нечисть вперемежку с ближайшими родственниками Виштальского. Ухватив «пр-роклятого колдуна» за руку, Буссе потащил его за собой. Давид не сопротивлялся.

Подведя пленника к левой средней мачте, комит сунул ему в руки канат и показал: тяни!