Вся эта картина казалась мне сном: с обеих сторон на фоне затянутого облаками неба высились голубые горы, вдали – спящее озеро, и посреди бледно-алого поля – фантастическая зеленая башня.

И было в этом кое-что еще: несмотря на ветер, я ощутил донесшийся с поля какой-то склепный запах, напомнивший о смерти и разложении.

В следующее мгновение я пригнулся в своем укрытии: в замке возникло какое-то движение. Из башни наверху вышел человек и, подойдя к парапету, облокотился на него, оглядывая долину. Это был мужчина, но такой, какой не привиделся бы мне даже в кошмарах. Высокий, статный, с черной, будто полированное дерево, кожей, но что в его облике ввергало в истинный ужас – это сложенные на плечах крылья, точно у летучей мыши. Я не сомневался, что это действительно крылья – их было ни с чем не спутать.

Я, Джеймс Эллисон, много размышлял над тем феноменом, что предстал глазам Ханвульфа. Был ли этот крылатый человек просто уродом, оторванным от мира образцом извращенной природы, живущем здесь в одиночестве и запустении? Или же выжившим представителем забытой расы, что зародилась, процветала и исчезла до того, как появились люди, каких мы знаем теперь? Маленький народец в горах, быть может, и рассказал мне об этом, но я не понимал их языка. И все же более вероятным мне казалось второе предположение. Крылатые люди нередко встречались в мифологии и присутствовали в фольклоре многих народов и рас. Как бы глубоко вы ни вдавались в мифы, летописи и легенды, в них всегда присутствуют гарпии и крылатые боги, ангелы и демоны. И поскольку легенды служат искаженными тенями существовавших некогда действительностей, я верю, что раса крылатых людей правила миром до Адама, и что я, Ханвульф, повстречал тогда в долине красных цветов последнего выжившего ее представителя.

Обо всем этом я думаю, как Джеймс Эллисон, обладающий современными знаниями, столь же неизмеримыми, сколь и современное невежество. Я, Ханвульф, в такие измышления не вдавался. Скептицизм наших дней не был частью моей натуры, и я не стремился рационально осмыслить то, что по всем признакам не укладывалось в рамки естественности. Я не знал никаких богов, кроме Имира и его дочерей, но не сомневался в существовании прочих божеств, почитаемых иными расами, – и всех их я считал демонами. Так что сверхъестественные существа самого разного рода вполне вписывались в мое понятие жизни и вселенной: в существовании драконов, призраков, демонов и бесов я сомневался не более, чем в существовании львов, буйволов и слонов. Приняв увиденное диво природы за сверхъестественного демона, я не стал задумываться о его происхождении. Равно как и впадать в суеверный страх. Я был сыном Асгарда и не боялся ни людей, ни бесов, а веры в сокрушительную силу моего топора во мне было больше, чем веры в заклятия жрецов и чары колдунов.

Но сразу выскакивать на открытую местность и атаковать башню я не стал. Мне была присуща осторожность в той мере, в коей она присуща всем необузданным воинам, и я увидел, что взобраться по замку не было никакой возможности. Крылатому человеку двери для этого не требовались, поскольку он, несомненно, поднимался сразу наверх. Скользкие же поверхности стен, казалось, могли отвадить даже самых умелых скалолазов.

Затем я все же придумал, как взобраться на башню, но, не став торопиться, задержался, чтобы проверить, не появятся ли еще крылатые люди, хотя меня и не покидало необъяснимое чувство, что обитатель башни был единственным в своем роде в этой долине, а то и во всем мире. И пока я наблюдал, притаившись среди деревьев, он оторвал локти от парапета и плавно, будто большая кошка, потянулся. Затем, прошагав по своей круглой галерее, вошел в башню. В это мгновение оттуда послышался сдавленный крик, который заставил меня застыть на месте, хоть я и понимал, что он принадлежал не женщине. После этого черный хозяин вышел вновь – теперь волоча за собой фигуру поменьше, которая всячески извивалась и жалобно кричала. Я увидел, что это был маленький человечек с коричневой кожей – точно такой же, как все жители горной деревни. Я ничуть не сомневался: его поймали и держали здесь так же, как держали Гудрун.

Он был все равно что ребенком в руках крупного злодея. Черный человек расправил широкие крылья и вознесся над парапетом, схватив пленника, будто кондор, поймавший воробья. Затем он взмыл над цветущим полем – я сжался в своем убежище, изумленно наблюдая за происходящим.

Крылатый человек завис в воздухе, издал странный крик – и на него тут же последовал ужасный ответ. Алое поле под ним содрогнулось, выдав присутствие отвратительной жизни, что в нем таилась. Огромные цветы, затрясшись, раскрылись – их мясистые лепестки теперь походили на змеиные пасти. Стебли будто бы удлинились, алчно вытянувшись кверху. Широкие листья поднялись и затрепетали с характерным, сообщающим об угрозе шумом, точно как гремучие змеи. По долине распространилось слабое, но леденящее кровь шипение. Вытянувшись, что было сил, цветы словно приготовились к трапезе. И тогда наконец крылатый человек, зловеще рассмеявшись, сбросил на них свою извивающуюся жертву.

Истошно закричав, коричневый человечек упал вниз – в самую гущу цветов. И те, зашуршав и зашипев, облекли его со всех сторон. Толстые гибкие стебли стали гнуться, будто змеиные шеи, а лепестки начали смыкаться, поглощая плоть. Сотня цветков, как щупальца осьминога, вцепилась в него, удушая и сдавливая тело. Крики агонии теперь звучали приглушенно, а сама жертва оказалась полностью скрыта за шипящими двигающимися цветами. Те же, что не доставали до тела, бешено извивались, словно стремясь вырвать корни из земли и присоединиться к своим собратьям. И по всему полю огромные красные цветы наклонялись и тянулись в ту сторону, где разворачивалась эта жуткая борьба. Вопли жертвы становились все тише и тише, а потом и совсем прекратились. Над долиной повисла леденящая кровь тишина. Черный человек, невозмутимо взмахнув крыльями, повернул назад к башне и вскоре исчез внутри нее.

Затем цветы один за другим отцепились от своей жертвы, и я вновь увидел тело – теперь лежащее неподвижно и белое, как мел. О, его белизна воистину была не просто мертвенной – человечек походил на восковую фигуру, на чучело, из которого высосали всю кровь до последней капли. При этом цветы, что находились рядом с ним, поразительным образом преобразились: их стебли более не были бесцветными, а налились темно-красным, будто прозрачные ростки бамбука, наполнившиеся свежей кровью.

Охваченный безудержным любопытством, я выступил из зарослей деревьев и скользнул к самому краю красного поля. Цветы, зашипев, склонились ко мне, выставив лепестки, как кобра раздвигает капюшон. Я выбрал один, что рос на отдалении от всех, и рубанул по стеблю топором – растение рухнуло наземь, точно обезглавленная змея.

Когда оно перестало шевелиться, я с интересом наклонился над ним. Стебель, вопреки моему предположению, не оказался полым, как сухой бамбук. Его пронизала сеть нитевидных жил, которые были либо пусты, либо источали какой-то бесцветный сок. Черешки, что соединяли листья со стеблем, выявились удивительно живучими и податливыми, а сами листья были окаймлены изогнутыми шипами, похожими на острые крючки.

Шипы имели такое свойство, что если они вонзались в плоть, то жертве, чтобы от них освободиться, нужно было вырвать с корнем все растение.