– С миссис Ламбрет я познакомился во время прошлого уикенда на бале в «Кисти и резце».

– Где резвились стареющие подростки, разодетые в маскарадные костюмы?

– Это был бал в честь Дня святого Валентина. Все были наряжены в костюмы великих любовников прошлого. Первый приз завоевала женщина, скульптор по имени Батчи Болтон. Вы знаете ее?

– Да, – ответил критик, – и хорошее воспитание удерживает меня от того, чтобы сделать какие-нибудь пояснения. Я полагаю, леди Даксбери также была там, одетая в соболиный мех и шляпку в стиле Гейнсборо?

Квиллер достал свою трубку и принялся раскуривать. Као Ко Кун вошел в комнату и приступил к исполнению послеобеденного ритуала. В состоянии полной сосредоточенности он обвел длинным розовым языком мордочку, затем хорошенько облизал правую лапу и использовал ее для мытья правого уха. Поменяв лапы, он в точности повторил процедуру с левым ухом. Один раз прошелся по усам, затем по скуле, дважды – по глазу, один раз по бровям, раз по уху и по затылку.

Маунтклеменс сказал Квиллеру:

– Вы можете поздравить себя. Когда кот умывается в вашем присутствии, это значит, что он принял вас в свой мир… Где вы поселились?

– Я собираюсь как можно скорее найти меблированную комнату или квартиру, любую, лишь бы поскорее убраться из гостиницы, покрытой пластиком.

– Внизу у меня есть свободная квартира, – сказал Маунтклеменс. – Маленькая, но подходящая и довольно неплохо меблированная. Там есть газовый камин и кое-какие второразрядные импрессионисты. Плата будет незначительной. Мне нужно, чтобы в доме кто-то жил. Я много путешествую, составляю каталоги выставок. Работаю в экспертных комиссиях и, при моем сомнительном окружении, рад был бы знать, что в мое отсутствие фасад дома светится признаками жизни. Мне кажется, это неплохая идея.

– Я бы хотел взглянуть.

– Несмотря на распространенный слух о том, что я чудовище, – сказал Маунтклеменс самым дружелюбным тоном, – едва ли вы сочтете меня плохим домовладельцем. Вы знаете, что меня ненавидят все, я представляю себе, что молва описывает меня как негодяя, взращенного самим Вельзевулом, да еще и с претензией на художественный вкус. Друзей у меня совсем нет, никаких родственников тоже, за исключением сестры, живущей в Милуоки, которая, впрочем, отреклась от меня. Я что-то вроде отверженного.

Квиллер сделал своей трубкой понимающий жест.

– Критик не может позволить себе близко сходиться с художниками, – продолжал Маунтклеменс. – А когда вы держитесь особняком, то неизбежно вызываете к себе чувство зависти и ненависти. Все друзья, какие у меня есть, находятся сейчас в этой комнате, и не надо больше мне никого. Моя единственная цель – владеть и наслаждаться предметами искусства. Я никогда не могу остановиться, я никогда не удовлетворен. Разрешите показать вам мое последнее приобретение. Вы знаете, что Ренуар писал оконные занавески только в один период своей творческой деятельности? – Критик подался вперед и понизил голос, какое-то особенное, приподнятое выражение появилось на его лице. – У меня есть два полотна кисти Ренуара, изображающие оконные занавески.

Внезапно Као Ко Кун, глядевший на огонь у камина, издал леденящий душу вой. Это высказывание сиамского кота Квиллер не смог истолковать, но больше всего оно было похоже на предзнаменование.

В четверг в «Дневном прибое» появился краткий биографический очерк Квиллера о художнике. Его героем был дядюшка Вальдо. Квиллер тактично избегал оценки художественного таланта пожилого человека, построив свой очерк на анализе философии мясника в тот период жизни, когда он прекратил продавать жареную требуху хозяйкам из среды своего мелкобуржуазного окружения.

Появление очерка возобновило интерес к картинам дядюшки Вальдо, и плохонькая галерея, где были выставлены его работы, продала все пыльные холсты с изображением кудрявых овечек и убедила старика возобновить свое творчество.

Читатели прислали редактору отзывы с одобрением очерка Квиллера. Внук дядюшки Вальдо, водитель грузовика, пришел в редакцию с подарком для Квиллера – десятью фунтами домашней колбасы, которую бывший мясник собственноручно приготовил. Сам Квиллер в пятницу вечером привлек внимание посетителей пресс-клуба, когда развернул сверток.

В баре он встретил Арчи Райкера и Одда Банзена и заказал свой неизменный томатный сок.

– Вы, должно быть, превосходный знаток этого дела?

Квиллер поднес стакан к носу и задумчиво вдохнул букет.

– Простой напиток, – сказал он, – но в нем есть наивное обаяние.

Дым от сигары мистера Банзена неудачно заглушил букет.

– Надо думать, эти томаты поступили из… – он сделал маленький глоток и покатал сок языком, – из Северного Иллинойса. Очевидно, томатная плантация располагалась у оросительного канала, получая утром солнце с востока, а после обеда – с запада. – Он сделал второй глоток. – Мое чутье подсказывает мне, что томаты были сорваны утром – во вторник или среду – фермером, чьи пальцы заклеены лейкопластырем. На языке у меня остается привкус ртути и хрома.