– Ну… тут есть проблема, – сказал Нойтон, сделав солидный глоток. – Дом, очевидно, будет продан. Понимаете, мы с Натали разводимся.

– Грустно слышать, – сказал Квиллер. – Я и сам прошел этой дорогой.

– У нас все в порядке, понимаете? Она просто хочет уйти! У нее завелась безумная мыслишка стать художницей. Можете себе представить? Получила все на свете, но хочет творить, голодать в этих чердачных студиях, что-то в жизни сделать. Вот ведь что говорит. И то, что она все это хочет, – скверно. Достаточно скверно – оставить мальчиков. Не пойму я этих нынешних женщин с артистическим тараканчиком в голове.

– У вас есть дети?

– Два сына. Два хорошеньких мальчика. Не знаю, как у нее духу хватает – встать да и уйти от них. Но вот мои условия: мальчики – под полной моей опекой и развод – навсегда. Без штучек. Передумать и вернуться через пару месяцев у нее не выйдет. Дураком я ни перед кем не буду. Тем более – перед этой женщиной. Скажите, прав я?

Квиллер внимательно глядел на этого мужчину – агрессивного, богатого, одинокого.

Нойтон осушил свой стакан и заявил:

– Я, конечно, отдаю мальчиков в военную школу.

– А миссис Нойтон – художница? – спросил Квиллер.

– Какая там художница! Просто заполучила эти большие ткацкие станки и хочет ткать на них ковры да коврики для дизайнеров, на продажу. Уж не знаю, чем она жить собирается. Денег у меня не взяла и дом не хочет взять. Вот не знаете ли кого, кто захочет за четверть миллиона долларов купить целое состояние?

– Н-да, стоящий, должно быть, домишко.

– Вот что, если вам придет охота написать об этом для газеты, мне легче будет развязать этот узелок.

– Там сейчас кто-нибудь живет?

– Сторож, только и всего. Натали в Рено. А я здесь, на «Вилле Веранда», живу. Подождите-ка, добавлю для вкуса ледяных кубиков.

Нойтон ринулся к бару, и, пока он отсутствовал, повар-японец тихонько забрал у Квиллера тарелку и возвратил ее с новой горкой съестного.

– Как я и говорил, – продолжал Нойтон, – у меня квартирка, которую сделал Дэйв. Ну и вкус у этого парня! Хотел бы я такой иметь. Я завел импортный датский паркет, встроенный бар, меховой ковер – сплошные произведения искусства!

– Я не прочь на них взглянуть.

– Вот и взглянем. Это рядышком, на этом же этаже, в северном крыле.

Они ушли с вечеринки; Нойтон нес свой стакан виски с содовой.

– Должен предупредить, – сказал Нойтон, когда они шли по коридору, – краски там диковатые.

Он отпер дверь пятнадцатой квартиры и щелкнул выключателем. Квиллер на мгновение потерял дар речи.

Заиграла приятная музыка. Сочные краски запылали на свету. Все казалось мягким, удобным, но массивным.

– Вы как, модерном интересуетесь? – спросил Нойтон. – Адски дорого, когда как надо сделано.

– Потрясающе! Это и впрямь потрясающе!

Пол был набран из крохотных квадратиков темного дерева маслянисто-бархатной выделки. На нем лежал ковер размером с половину теннисного корта, косматый, как некошеная трава.

– Ничего коврик? – спросил Нойтон. – Настоящий козий пух из Греции.

Ковер с трех сторон окружали три дивана, обтянутые бежевой замшей. Приглашающе вогнутое кресло было обито чем-то неправдоподобно мягким.

– Викунья [14] , – сказал Нойтон. – Но вы лучше плюхайтесь в то, зеленое. Это – мое любимое.

Когда Квиллер устроился в зеленом кресле, возложив ноги на примыкающую к креслу тахту, по лицу его разлилось выражение блаженства. Он погладил резные, обтянутые шерстью ручки.

– Вот бы, право, мне квартирку вроде этой, – пробормотал он.

– А вот бар, – с нескрываемой гордостью сказал Нойтон, плеснув себе в стакан ликеру. – А стереопроигрыватель – в том старинном испанском комоде, единственном здесь антиквариате. Недешево мне обошелся. – Он погрузился в кресло с обшивкой из викуньи. – Плата за эту квартирку не то чтобы плевая, но в этом доме живут подходящие люди – для знакомства подходящие. – Он назвал двух судей, отставного университетского ректора, известного ученого. – Я их всех знаю. Знаю тьму людей у нас в городе. Ваш главный редактор ходит у меня в дружках.

Глаза Квиллера блуждали по стенам из подвесных книжных полок, по большому столу, обтянутому кожей цвета ржавчины, по чувственно-мягкому ковру, по трем – не одному, а трем! – диванам с пышнейшими подушками.

– Да, Лайк проделал потрясающую работенку, – наконец сказал он.

– Вот вы, похоже, правильный парень, – издалека начал Нойтон. – Как это вы ладите с дизайнерами?

– Они как будто свои ребята, – откликнулся Квиллер, пропуская комплимент мимо ушей.

– Я не о том. Вы ведь познакомились с Бобом Орексом? Вот у кого проблемы так проблемы.