По-хорошему говоря, опыты стоило проводить в другом месте, но я тупо боялась затеряться в огромном монастыре, и — чем тьма не шутит — замерзнуть насмерть. Кухни же были весьма просторными и главное, теплее любых других нежилых помещений. Ещё здесь не росла цветочная плесень и хищный мох. Зато водились червекрысы — противные на вид и приятные на вкус существа.

— О, пресветлая госпожа! Как же вы… что же вы… у нас ведь свежайшая рыба… — истерил Феррик каждый раз, как видел, что я отлавливаю крыс на мясо, — так же нельзя! Эта пища слишком груба для вас!..

Объяснить старому монаху, что от непривычной пищи по имени «рыба» у меня расстройство желудка, я так и не смогла. Пришлось выслушать несколько лекций о «неподобающих трапезах». Дело кончилось бы крупной ссорой, если бы Феррик не увидел её.

Я привыкла таскать с собой два кинжала. Обычно это были прабабкин, с камнями-вензелями-гравировками, и отцовский, боевой, но почерневший. Первый привычно расположился на ноге, а вот второй пришлось заменить на хороший кухонный нож, которым пользовалась чаще, как более крепким. При этом для разделки червекрыс лучше подходило тонкое и гибкое лезвие «фуфырки».

Когда однажды Феррик пришел пообщаться, а точнее, с очередной «инспекцией»-морализаторством, и увидел, чем я разделываю добычу, старика натурально чуть не хватил удар.

— Нарна… о боги… это же Нарна… Апри раздаёт великую милость даже ничтожной твари… — Феррик бухнулся на колени, не сводя глаз с моей «фуфырки», — истинная кровь, истинная… Апри… Нарна… Пресветлый клинок…

В тот день добиться чего-либо осмысленного от старика не удалось. На следующий Феррик пришел во вменяемое состояние, и с недоумением пояснил: я разделываю тушки не чем-нибудь, а Нарной — так называют ритуальные кинжалы Зрячих.

— Неужели вы забыли даже это?! — вскричал Феррик, и его перекошенные губы задрожали, — вы, Черное солнце, солнце солнц по праву рождения?!

— Э-э-э… ну… не… конечно, нет… — выдавила я, наблюдая за стремительно синеющим Ферриком и пытаясь сообразись, что делать, если старик сейчас перекинется, — просто… моё право всегда со мной. Нарна в руках или нет.

— Великая! Великая мудрость! — вскричал Феррик, и бухнулся на колени.

Я не удивилась: привыкла.

Нога заживала. Готовясь к возвращению, я начала расхаживать её, и набрела на библиотеку. Огромное сборище всевозможных свитков, списков, и изданий, оказалась в моём единоличном распоряжении. Удивительно, но многое тут сохранились со времён до Катастрофы. Кое-где поперёк страниц стоял штамп «Ересь» — но так у нас «неудобные» книги вообще жгут.

Тайну моей «мерранской личности» раскрыть не удалось. Удалось узнать другое: те, кого в моём мире называют Проклятыми, здесь известны, как Зрячие. Красиво. И ближе к нашей главной особенности — ощущать, порою даже видеть, неоднородности пространства. В моем мире это не так уж сложно, а вот в Мерран требует усилий: даже у меня с непривычки далеко не всё получалось. Так вот те, у кого получается, вскоре после Катастрофы стали в Мерран элитой из элит, а «расфуфыренные ножики», или Нарны — знаком принадлежности к высшему сословию.

Поначалу я обрадовалась: в кой-то веки нашлось место, где не надо скрывать свою кровь. Однако нет хорошего без дурного: охота на проклятых, или Зрячих, никуда не делась, лишь поменяла форму. В Мерран считали, что священную кровь необходимо сохранять в чистоте. Элита женилась внутри себя и потихоньку вырождалась. Даже бастардов-полукровок помещали в монастыри, и принудительно скрещивали между собой — ведь потомство должно быть правильным.

— Для кого правильным-то? Зачем вообще это надо? — всё допытывалась я, — чем плохи обычные родовитые люди при деньгах?

— Они лишены божественной благодати, — убежденно отвечал Феррик, — лишь хранящий в крови частичку великих Дверей может стать новым Императором.

На этом разговор обычно заканчивался. Однажды мне пришло в голову спросить:

— Про пришествие Императора — это как? Смена власти? А прежний тогда чего? Умрет?

Старый монах замер. Медленно повернул голову, и так же медленно моргнул. Светло-голубые до бесцветности глаза заблестели, в складках век показались слёзы.

— Верую, — едва слышно прошептал Феррик, и нащупал на груди медальон в форме солнечного диска, — я не мог так ошибиться… верую!

И больше не проронил ни слова, пока не настало время проводить солнцеслужение.

Кровь, своя и чужая. Боль. Отчаяние. Безысходность.

Я вскочила с кровати, вся в холодном поту. Высунулась в окно, чтобы прийти в себя после кошмара. Обычное утро в Мерран, ага. С одной лишь разницей: не смотря на кошмарный сон, на сердце очень легко, потому что сегодня — день отправки домой. Вон, уже и заплечник в углу стоит. Бери да сваливай.