— Комнаты? А вы не знаете, может они одну сдают?

— Сдают, — ответила молодая женщина, опустив глаза. Есть одна свободная с окнами во двор.

— Я бы с ними поговорил. Мне как раз нужно жилье.

— Миссис Кобб — очень приятная женщина. Только не позволяйте ее мужу вас расстраивать.

— Ну, меня не так-то легко расстроить. А что с ним такое?

Внимание мисс Дакворт отвлек шум внизу, в гостиной. Покупательницы, вошедшие в дом, которые без умолку восторженно щебетали.

— Спускайтесь, — предложила мисс Дакворт Квиллерену, — а я сначала выпущу из кухни собаку.

Внизу среди старинных сокровищ бродили две женщины. Они выглядели и вели себя, как обычные домохозяйки из пригорода. Журналист видел сотни таких в цветочных магазинах и на любительских выставках. Но одежда этих женщин выбивалась из общего стиля. На одной было мужское кожаное пальто военного образца и мохнатая шляпа, похожая на половую щетку. Другая закуталась в эскимосскую парку, а черно-белые брюки в шахматную клетку заправила в охотничьи сапоги с клетчатой же отделкой.

— О, какой чудный магазин, — восхитилась парка.

— О, у нее есть старый Стьюбен, — вторило ей мужское пальто.

— Ах, Фрида, взгляни на этот графин! У моей бабушки был точно такой. Интересно, сколько она за него хочет?

— Она высокого полета, но товар хороший. Показывай меньше энтузиазма, и она сбавит пару долларов, — посоветовало пальто и тихо добавило: — А ты знаешь, что она была подругой Энди?

— Ты хочешь сказать, того Энди, что…

Пальто кивнуло.

— Ты ведь знаешь, как он погиб?

Ее собеседница поежилась и скорчила гримасу отвращения.

— Вот и она!

Когда мисс Дакворт вплыла в гостиную — холодная, надменная, хрупкая, как английский фарфор, — Квиллерен решил еще раз взглянуть на герб Макинтошей. Раритет был массивным и грубым. Журналисту захотелось прикоснуться к нему, и, когда рука дотронулась до железа, у Квиллерена мурашки побежали по коже. Потом он приподнял герб — и невольно охнул: тут веса чуть ли не пятьдесят килограммов!

Изящная мисс Дакворт между прочим подняла украшение ворот без всякого напряжения.

К полудню Цвингер стрит ожила. Слабые лучи зимнего солнца пробились сквозь мрачную мглу; правда, развеселить улицу как следует они не смогли, и только вызвали у нее болезненную улыбку. Тротуары заполнились людьми в странных одеяниях — намеренно эксцентричных, ярких, необычного кроя. Публика бродила от магазина к магазину в ожидании аукциона, назначенного на половину второго.

Квиллерен решил, что пора перекусить, и нашел столовую, где кое-как проглотил то, что здесь называли хот догом — жесткую сосиску в рыхлой булке, плюс напиток, претендовавший на то, чтобы его называли кофе, и кусок совершенно резинового пирога с коркой из папье-маше. Заодно он позвонил редактору, чтобы вызвать фотографа.

— Я насчет аукциона, — сказал он Арчу Райкеру. — Нужно обязательно заснять эту толпу. Она выглядит просто невероятно!

— Я же тебе говорил, что Хламтаун — красочное место, напомнил Райкер.

— Только не посылай Крошку Спунера. Он страшно неуклюжий, а здесь много хрупких вещей.

— Надо было предупреждать заранее. Так что возьмешь того, кого найдем. А ты уже купил себе что-нибудь?

— Нет!!! — рявкнул Квиллерен, но почему-то с удовольствием вспомнил о гербе Макинтошей

К часу в магазине Эндрю Гланца яблоку негде было упасть.

Это большое здание построили в двадцатых, когда в районе только начали появляться магазины. Под высоким потолком висели медные горшки, птичьи клетки, санки, люстры всех форм и размеров и один стул со спинкой из деревянных перекладин. Остальную мебель сдвинули, чтобы освободить место для публики. Узкая лестница, покрытая восточными коврами и выцветшими гобеленами, вела на галерею. Развешанные повсюду объявления напоминали посетителям: «Что разбил — то купил», а те бродили по залу и, внимательно щурясь, осматривали товар: переворачивали тарелки, стучали по хрусталю…

Квиллерен пробирался сквозь толпу, мысленно отмечая, о чем вокруг говорят.

— Посмотрите на эту лошадь-качалку! У меня на чердаке была точно такая, пока муж не сжег ее в камине!

— Если на донышке человечек с зонтиком посреди моста, то это кантонский фарфор, а если он сидит в чайной — нанкинский. А может, и наоборот…

— А это что такое? Вышла бы отличная чаша для пунша!

— Слава богу, я нигде не вижу того шпиля.

— Вот та самая стремянка!

— У моей бабушки тоже был мейсенский кувшин, только голубой.