– Николай, – сказал Йозеф немного посерьезнев, – мне пора, идите к своим конюшням, я не буду вас больше отвлекать, надеюсь, ничего не переменится до сегодняшнего вечера.

И пожав крепко руку Карильскому, сел в карету.

Николай проводил друга взглядом и обернулся лицом к своему новому дому. Именно о таком скрытом от посторонних глаз особняке он мечтал в последние годы. Огромный парк, пруд, аккуратные дорожки, садовник и просторные конюшни. Николай вошел в дом. На первом этаже суетились мадам Фирс и окончательно оглохший Жак. Матэо раскатывал ковер по ширине всего холла, несколько слуг, оставшиеся в доме от прошлого хозяина, мистера Кляйна, немецкого барона, носили вещи на второй этаж, даже садовник, старый одноглазый немец, что-то перетаскивал из угла в угол. Бродяги и след простыл с того момента, как только его спустили с поводка в парке, теперь он охотился на жирных уток в саду, загоняя их время от времени в старый пруд.

– Вот вернется Лидия из пансиона, – подумал Николай, – а у нас дом, как она и хотела.

Еще два месяца назад Лидию отправили в лучшую частную школу Англии, как раз после зимних праздников. Это было рождественским подарком ей, но девочка очень расстроилась. Она думала, что только со следующего учебного года приступит к обучению в школе. Но педагоги Лидии настаивали на том, чтобы леди Карильская как можно быстрее отправилась в пансион. Ей сумели бы дать любые знания и дома, но вот религиозное воспитание девочка могла получить в полной мере только в хорошей частной школе. Сама же Лидия называла этот отъезд ссылкой и писала слезные письма Николаю, чтобы он сжалился над ней и прекратил мучить. Из ее писем можно было сделать один вывод: в школе работают не учителя, а инквизиторы.

Лидия же в свою очередь на Рождество сочинила шутливую песенку для Николая, в которой пелось о птичке, изображенной на его фамильном гербе, вылетевшей из клетки и не знающей, как распорядиться своей свободой.

– Возможно, – пела Лидия, – птичке лучше вернутся обратно?

Ровно семь раз пробили старинные часы шейха, стоявшие в светло-зеленой гостиной, окрашенной как будто специально под цвет часов. И к дому подъехал первый экипаж, принадлежавший Йозефу Брунштейну, сразу же за ним во двор въехал второй экипаж, принадлежавший Августу-Фредерику Штальскому. Гости еще у карет обменялись рукопожатием и приветствиями, но именно такими, каких требовал дворцовый этикет: жеманными и церемонными. Николай наблюдал это из окна круглого зала, расположенного на втором этаже, где был накрыт ужин на три персоны. Гостеприимный хозяин поспешил к входной двери, чтобы встретить гостей. Когда он спустился, Матэо уже брал у гостей трости и цилиндры. Глухой Жак, не слышавший, как подъехали кареты, вошел в комнату только после хозяина, по чистой случайности. Николай подумал, что пора бы старику на покой. Но решил отложить решение этого вопроса до утра. Карильский приветствовал гостей и пригласил их наверх. Ужин был роскошным, вино превосходным, две молоденькие служанки-немки, одна приятнее другой, подносили новые и новые блюда, но разговор о делах не заходил. Николай догадывался, что обсуждаться должно что-то серьезное. Поэтому он не торопил своих гостей, по крайней мере, старался вести непринужденную светскую беседу.

– Господа, хочу заметить, – весело сказал Брунштейн, – что если я так буду ужинать каждый вечер, уже очень скоро не смогу носить новомодные туалеты!

С этими словами Йозеф положил жирный кусок осетрины в белом соусе себе на тарелку: – Браво, Николай, у вас действительно прекрасный повар, вы нисколько не преувеличивали!

– О да! – подтвердил Штальский. – могу судить по себе, если бы мода на высокие талии пришла лет двадцать тому назад, я бы радовался больше.

– А эти высокие шейные платки, господа! Ну, какие платки, спрашиваю я вас? – Йозеф смеялся, он был коренастым мужчиной, и шеи у него не было даже двадцать лет назад, поэтому современная мода явно не скрывала его недостатков, а наоборот подчеркивала их.

– А зауженный рукав! Это как же вы прикажете сидеть в седле? Я в таком виде и рук-то не сведу, чтобы взяться за поводья, – вторил Йозефу Август-Фредерик, и все рассмеялись.

Карильский наблюдал за болтовней двух гостей и ему казалось, будто они что-то и хотели бы обсудить, но пока для этого разговора не пришло время.

– Вот вы, сэр, – обратился Штальский к Николаю, – сбежали от города и прячетесь здесь, а вот если бы вам пришлось посещать балы, к примеру, вы бы устали только от тех тем, что ныне обсуждают: «Ах, мадам Адамс в плохо затянутом корсете»; «Ах, у лорда Кемингена слишком тонкие лодыжки в этих штанах»; «Ах, миссис Уилкинсон присела на стул не напротив мужа, а ее муж ехал по ходу движения кареты, а не против него». Тьфу, – выругался Штальский. Дамы еле дышат в этих корсетах, а врачи, кстати, настаивают, вопреки всякому здравому смыслу, на том, что ношение этих железок в кружевах полезно!

– Я вообще боюсь в свет теперь выходить, – откровенно, но не очень громко проговорил Йозеф. –современные кринолины и шлейфы такие длинные, что можно ненароком наступить на подол даме, а это, как вы знаете, недопустимая оплошность и повод для насмешек. Как молодые люди теперь танцуют, ума не приложу? Слава богу, я лишен счастья развлекать дам ради соблюдения этикета. Мне уже можно просто сидеть в стороне и посмеиваться над каверзами новой моды.

Николая явно забавляла эта беседа, ему не было дела до светской жизни, но видимо его гости были вынуждены посещать подобные мероприятия.

Наконец, вопросы моды, фигур, лошадей, корсетов и многой другой светской чепухи были обговорены сполна. И веселая компания перешла в бильярдную комнату. Там им уже никто не докучал и не заходил в двери. Господа разлили вино по бокалам, Йозеф Брунштейн уселся в мягкое зеленое кресло и взял газету в руки. Август-Фредерик Штальский рассматривал новенькое сукно трехметрового бильярда, а Николай в это время снял модный фрак из синей мягкой ткани и остался в светлых брюках, белой рубашке, жилете и галстуке-платке с янтарной брошью в форме лилии. Йозеф опять вернулся к вопросу фигуры:

– Вот для кого вся эта мода! Вам, Николай, плотные ужины не мешают быть обладателем тонкой талии. Да, кстати, если вас не затруднит, не могли бы вы мне протянуть один из шаров со стола, я хотел бы оценить мастерство конкурентов.

Николай передал Брунштейну шар, мастер долго крутил его в руках, после попросил второй и третий, взвесил их на ладони и критично сказал: «Ничего переделывать не нужно». Что значило, шары были прекрасными.

– Могу быть спокойным, – пробурчал Брунштейн. – Лондон без меня не пропадет.