Annotation

Шашков Андрей Игоревич

Шашков Андрей Игоревич

А на нейтральной полосе

Он приболел и поэтому взял работу на дом -- куда от неё денешься, если ты редактор и вечером крайний срок сдачи номера?! Но и дома, в его холостяцком логове, было неспокойно: телефон звонил не умолкая, да и самому приходилось помногу раз накручивать диск и отдавать указания. Лишь когда все материалы были согласованы и по электронке отправлены в типографию, наступило некоторое затишье. Он откинулся на спинку кресла, потянулся, потёр ладонями глаза, уже собрался было подняться и пойти прилечь, как вдруг аппарат вновь напомнил о себе.

"Чего у них ещё?"

Не сразу сообразил, что звонят не из редакции.

– - Здравствуйте, -- уныло отозвался он на приветствие.

Взамен приятный девичий голосок, в котором чувствовалось волнение, вывел:

– - Скажите, пожалуйста, да или нет?

– - ...Чего?

– - Просто скажите, "да" или "нет".

Трудно было отвлечься от дел.

– - Ну... пусть тогда... "да", -- произнёс он в конце концов.

– - Спасибо!
– - раздалось в трубке, теперь значительно увереннее.

Мгновения спустя он радовался, что именно так ответил на вопрос незнакомой девчушки, вероятно, наугад набравшей его номер. И если б не этот терпкий аромат скошенной травы, что принесло ветром в распахнутое окно, если б не внезапная, беспричинная боль в руке, если б...

1

Они встретились жарким июньским вечером в автобусе Москва -- Рига: он собрался-таки навестить друга, обосновавшегося в Прибалтике ещё до распада Союза.

Конечно, можно было бы взять билеты на поезд или самолёт -- тогда бы путь оказался короче и комфортнее. Но ему захотелось посмотреть по сторонам, а потом написать очерк или даже путевые заметки. Было бы больше времени, вообще отправился бы на перекладных. А так лишь об одном сожалел: поскольку переезд через границу ночью, не доведётся узнать, действительно ли "на нейтральной полосе цветы необычайной красоты".

...И вот автобус втягивает в себя входную дверь. Смолкает шум улицы, потом начинается плавное убаюкивающее покачивание, потом и оно прекращается. Но нет, наступивший покой ненастоящий: автобус движется. Быстрее, быстрее, разогнался, пошёл.

Следует один поворот, другой. Работают кондиционеры -- и как будто бы становится не так жарко, как при посадке. Минералка отложена в сторону -- вода теперь ни к чему, пить не хочется.

Слева -- симпатичная блондинка с короткой, почти мальчишеской стрижкой. Он заметил её ещё на привокзальной площади; поразился блеском озорства в очень живых глазах, такие редко можно встретить. А вот она до сих пор как будто бы ни разу не взглянула на него. И теперь отвернулась, уставилась в окно и молчит. Наверное, никак не успокоится после конфликта.

Она заранее пришла к автобусу, расположилась и, не желая томиться в духоте, решила прогуляться, когда же вернулась, место оказалось занятым. Не успела понять, что к чему, а семейка пенсионеров уже взывает к стюардессе: "Мы хотели вместе, а нас разлучили!" Девушка волнуется, не ожидала такого, она-то в чём виновата? Говорит, заказывала билет через турагентство, специально просила место у окна -- иначе готова была ехать другим рейсом, -- говорит, оставляла здесь сумку и журнал.

Стюардесса просит занять свои места, обещая потом всё уладить. Пенсионеры ворчат, но зашевелились, встают. То одно им мешает, то другое; нужно надевать скинутые ботинки, собирать в пакеты уже разложенное съестное.

И тут вмешался он, уступив девушке место.

Пенсионеры праздновали победу, щедро сдабривая её поглощением пищи. Впрочем, процесс пережёвывания они вполне совмещали с укорами девушке и похвалами в адрес своего и, оказывается, её спасителя: вот, мол, какой замечательный молодой человек. Предрекали, что они за дорогу ещё подружатся, а потом -- и поженятся. Он заметил, девушка еле сдерживалась, чтобы не ответить или, может быть, чтобы не расплакаться, -- и ответил за неё: "Ещё в пути и поженимся, и разведёмся".

Она всё ещё жмётся к окну, а его боится коснуться локтем или коленкой. Он исподволь разглядывает её. Бежевые брючки из тонкого льна, лёгкая льняная кофточка, податливо отзывающаяся на учащённое дыхание, совсем не привыкшие к строгости милые черты как будто бы очень знакомого лица -- до чего же хороша она в своём незатейливом наряде! И даже в том, что сидит рядом эдакая недотрога и злится на всех сразу, и вместе со всеми на него, есть особая прелесть. Вот и ресницы подрагивают, и верхняя губка вопросительно приподнялась. Или ему это только кажется?