Шрифт:
Возьми же циркуль
Никогда
символика
Alone in the dark
Саломея
В городе с тенью
Дровосек
Аладдин
Возьми же циркуль, начерти окружность.Всели в неё свой диковатый цирк.Как часто те, кто застывал снаружи,по внутреннему были не спецы.Живи по центру созданной арены.Стирай остатки грима, пыль сукна.Как часто там, снаружи, переменабывает нам с арены не видна.Вся жизнь – преодоление различий.Люби момент, где векторы сошлись.Ведь там, в конце – нас, бледных и тряпичных,засыплет тот же самый нафталин.
Забываешь, кто ты такой, кем ты был таков,за каким тебе звук глухой или честный вой.Ходишь куклой безликой, болванчиком, дураком.Замираешь от страха: заметят, что ты живой.Говорящему выйдет самый последний срок.На молчание слишком высокий теперь тариф.Погружаешься в мысли, как пальцы – в песок сырой,и опять в тебе стынет зажатый руками крик.Завтра, завтра ты будешь смелым. Дождись утра.Привыкай, как сквозь пальцы уходят в песок года.Завтра, завтра… ты просто болванчик, немой дурак.И молчание не кончается никогда.
Он говорит: «Третьи сутки болит ребро —вот не иначе, как быть тебе нынче Евой».В символике этой меж ребер, как между строк,мне бы запомнить, что ад – то, что ноет слева.Мне бы извлечь себя бережно, целиком,и выдохнуть, если он сделает этот выдох.…а я с этой райской невыветренной тоскойпо дьявольским искушениям индивидов…
Учись и держать лицо, и держать удар,девочка с сердцем, распахнутым для чудес.Alone in the dark, нет разницы в городах —куда бы ни шла ты, тьма достает везде.Чем чище любовь – тем взгляд у неё больней,тем слово отточенней, чтоб задевать нутро.Alone in the dark, кроме тьмы ничего и нет.Готовь своё сердце под острое серебро.Пора привыкать, что у света есть кривизна,и тянутся тени по людям и городам.Чудес не бывает. Бери свой большой фонарь.Иди.Alone in the dark.In the dark.The dark.
Дали голову, и к ней прилагалось блюдо –чтоб однажды кровь согревающая вскипела.Иногда любовь доходит до самосудаи почти что привычного «больше не ваше дело».Тело пело, когда от смерти хотелось танца.Тело стыло, когда любовь заходила с тыла.Ни один из живущих не считывал интонаций.Ни одним из живых мелодия не забылась.За секунду до поцелуя ты ищешь выход,За секунду до поцелуя я каменею.Ничего, что в моей голове теперь слишком тихо.Ты ведь долго выпрашивал это, мой Саломея.
В городе с тенью кленов или платанов осень едва ощутима,всегда спонтанна. Птицы на проводах – узелки на память,идёшь и считаешь, что при себе оставить. В улицах с вечнопевучим эстрадным тембром сложно забыться, легко несбиваться с темпа плиток, шагов, трамвайных путей по кру-гу. Хочешь сбежать от себя – поверни за угол. Юг обнимаетза плечи – сентябрь жаркий. Нет ни навеса, ни тени, нидня, ни арки, где можно стоять, если время бежит не с теми.Хочешь – молчи, пока вечер не опустеет. В городе светаи тени, фонарных льдинок всегда различаешь, кому тынеобходима.Но осень плетёт паутину в оконной раме.И ты просыпаешьсяв зимнемчужоми странном.
Вот заходишь порою один в чудесатый лес —дровосек дровосеком, а в дебри себя полез.И, уверенный, рубишь стволы: «Хороша доска», —не дрожит рука.Расползаются змеи, напуганы, из коряг,птицы мечутся, у лисицы глаза горят —всё орет в тебя, узурпатора-дурака —не дрожит рука.Натаскавшийся вдоволь щепок сухих и дров,ты, пустой, развороченный, руки растерший в кровь,предвкушаешь: «Построю из этого дом – и ка-а-ак…»…но дрожит рука.
Никакой нет прелести в том, что привык один.Аладдин, паладин, ты боишься терять людей.И поэтому внутренний цензор всегда следит за моментом,когда указать им: «Ваш дом не здесь». Откреститься доКрестного хода, сказать им «чур, я от вас защитил эту кре-пость внутри груди. Чтобы вас не любить – о любви своей ямолчу». И смотреть, кто из них не торопится уходить. В нож-нах нет нужных слов для них, воин и Аладдин. Цензор душиискал, а находит лишь груды тел.Ты их сам убивал. Ты и правда теперь один.Будь по-твоему. Ты ведь этого так хотел.