Игнатий повел Козлова по городу. Вскоре они пришли к небольшому дому с высоким глухим забором. Дом утопал в саду. Уже поспевшие красные яблоки свисали с деревьев, распространяя приятный аромат.

Дьяк дал три коротких удара в тесовые ворота. Долго никто не открывал. Игнатий постучал еще громче; за забором, наконец, послышались шаркающие шаги. Ворота отворились, и пришедших впустил широкоплечий, с рыжей окладистой бородой мужик. Поклонившись Игнатию в пояс, сказал: «Пожалуйте в дом, хозяйка в горнице».

Дьяк и казак прошли в горницу, остановились при входе. В светлой комнате за большим столом сидели Анна Герлингер, Иван Семенович Прозоровский и Данило Романыч, брат хозяйки. Стол был накрыт богато. В центре стояли в серебряных вазах фрукты, печенье, в кубках – заморские вина, а в яндовах – резкие прохладные меды. Игнатий подошел к воеводе и зашептал ему что-то на ухо, то и дело показывая на Козлова, а тот, внимательно разглядывая казака, кивал головой. Выслушав дьяка, Прозоровский велел отвести сбежавшего разинца на кухню, накормить, сводить в баню, а затем пожелал с ним побеседовать.

Наступил вечер. Солнце закатилось, только его последние лучи из-за моря освещали причудливые облака на небе. Где-то вдали сгущались сумерки, молнии сверкали все ярче и ярче. Надвигалась гроза. Раскаты грома, громыхающие где-то вдали, приближались. Сверкнула яркая молния, осветив все добела, а затем небо как будто раскололось, треснув так резко, так громко, что, казалось, вот-вот лопнут перепонки в ушах. Громыхнуло раскатисто, гулко, как бы сердясь и неистовствуя.

Козлов, уснувший после бани и сытного обеда, проснулся в небольшой комнатушке, которую ему отвела хозяйка. Казак зажег свечу, стоящую на окне, затем опять прилег на скрипучую кровать, прислушался. На улице свистел ветер, редкие капли дождя тарабанили по слюдяному окну. Незаметно для себя он стал думать о своем положении. Афанасий понимал, что разинцы теперь считают его изменником и что Фролу Минаеву, всем ближним есаулам Разина, да и самому атаману на глаза лучше не показываться. Жизнь его в опасности. Хорошо, что Разин и его есаулы не знают об истинной цели его пребывания в войске и участия в персидском походе. А сейчас он, Афанасий, претерпевший столько лишений с разинцами, пере – несший разгром под Рештом и Миян-Кале, бросил свой дуван и все свое добро, добытое в походе саблей.

Хотелось Козлову вернуться на Дон вместе с Разиным, самому привезти свою добычу, да вот не вышло. Пришлось бежать из-за Фролки. Козлов заскрежетал зубами: «Ну, Фролка! Я еще сочтусь с тобой!»

Между тем на улице бушевала гроза. Молнии беспрестанно сверкали, слепя глаза, были слышны глухие раскаты грома.

Заскрипела дверь, и в комнату к Афанасию вошли воевода Прозоровский и Данило. Вошедшие присели на лавку у стола.

– Много ли народу у Стеньки? – сразу же спросил воевода.

– Около тысячи человек. Многих атаман потерял в персидском походе, но остались самые матерые казаки, – ответил Афанасий.

– Что говорит вор Стенька про царскую грамоту? И думает ли он идти на Дон? – опять задал вопрос Прозоровский.

– Про то мне неведомо. Атаман – человек скрытный и доверяет мысли свои только ближним и проверенным есаулам – и то не всем. Очень хитер Разин, и понять его трудно. Он может говорить одно, а делать другое. А вот казаки хотят домой на Дон, рады они милостивой царской грамоте, рвутся в свои станицы, – ответил Козлов.

– Легко ли вступить в войско Донское? – спросил Данило.

– Для голых, нищих и убогих легко, но для богатеньких трудно.

– Почему? – удивился Данило.

– Потому что с каждым новым человеком Разин сам разговаривает, расспрашивает его, и, если кто начинает кривить душой, атаман сразу же это чувствует, а тогда беда такому человеку. Нюх особый у Разина на людей, – ответил казак на вопрос Данилы.

– Сносился я с Корнилой. Он говорил, что есть, мол, у него человек у Разина, а кто таков – не сказал, вот теперь свиделись. Сегодня же ночью отправишься в Черкасск и передашь эту грамоту войсковому атаману Михаилу Самаринину, да смотри – не потеряй, – предупредил воевода.

Козлов осторожно взял свиток и положил за пазуху.

– Много ли добра везет Стенька с собой? – поинтересовался князь – воевода.

– Барахла атаман привез изрядно. Это – зер, серебро, узорочья, ковры, дорогая посуда, заморские ткани. А также много ясыря. Себе завел наложницу – княжну, дочку хана, и она в нем души не чает.

Прозоровский с удивлением поднял бровь, переспросил:

– Неужели, правда, княжна?

– Да, княжна.

– Как ты думаешь, Афанасий, возьмет атаман Данилу к себе на службу – казаком?

Козлов внимательно оглядел Данилу и ответил:

– Возьмет! Мужик он крепкий, таких атаман жалует. Вот только переоденьте его в рубище, и хорошо, если бы в городе никто не знал его в лицо, а то соглядатаи Разина узнают, кто он таков.

– Не знают его в Астрахани: до поры до времени на людях не бывал. А теперь настал его час, – сказал воевода.

– Что же, коли нужно, послужу нашему государю Алексею Михайловичу, – сказал Данило.

Анна внесла на серебряном подносе кубки с вином, жареное мясо, а следом вошла девка с узлом одежды для Козлова. Как только женщины удалились, воевода заторопил казака: