–  Да я уж как-нибудь помогла бы тебе, Чурила, - с надеждой в голосе промолвила Регелинда, - открывала бы рот Давыду пошире, а ты в это время…

–  Пробовано сие, - усмехнулся лекарь, - и усыпляли, и оглушали, да все без толку. Человек просыпается иль приходит в чувство от боли, какая возникает при расшатывании зуба щипцами. Проще было бы убить больного, но опять же мертвому-то зубы вовсе не нужны.

Регелинда в отчаянии всплеснула руками:

–  Что же делать, Господи! Всю душу Давыд мне вымотал своими стонами да охами.

–  Есть верный способ заставить княжича вырвать зуб - это пробудить в нем мужественность, - сказал Чурила, - иными словами, озлобить его слегка против самого себя. Воспрянет он духом, пущай ненадолго, но мне бы и минутки хватило, чтоб вытащить зуб.

–  Да откель в Давыде мужественность?
– поморщилась Регелинда.
– Было бы чему в нем просыпаться! Это тебе не Роман и не Олег.

Но Чурила знал, что говорил.

–  Иной трус, красавица, на десятерых бросается, взбеленившись. Иному и муки телесные не страшны, когда в нем мужественность взыграет. Уж поверь мне, врачевателю не токмо тел, но и душ человеческих.

–  Пристыдить, что ль, Давыда?
– спросила Регелинда.
– Так уж стыдила: и я, и брат его Олег.

–  А чего труса стыдить, коль он и сам знает, что трус, - хитро улыбнулся Чурила.
– Слабые мужики обычно на женщин падки, вот их слабое место! На это место и давить надо.

Регелинда глядела на Чурилу, не понимая, куда тот клонит.

–  Имеется ли зазнобушка у княжича?
– поинтересовался лекарь.

–  Да нет… Впрочем, не ведаю!
– Регелинда собралась уходить.

Однако Чурила удержал служанку, взял за руку и усадил рядом с собой на скамью.

–  Я ведь дело молвлю, голуба моя. Излечится Давыд от страха, коль поманит его красота какая-нибудь на сеновал иль дозволит до тела своего нагого дотронуться. Боль по-настоящему страшна, когда ею с утра до вечера головушка занята, а как появятся в головушке мыслишки об обладании женщиной, к примеру, боль уже не так страшна делается. На избавление от нее даже трусливый человек идет тем охотнее, чем очевиднее для него возможность наслаждения. Он готов претерпеть любые муки, лишь бы поскорее избавиться от этой боли.

–  Кто же манит Давыда?
– Регелинда задумчиво почесала пальцем темную бровь.
– Я и впрямь не ведаю про его сердечные дела.

–  Да хотя бы ты - сказал Чурила и откровенно мужским взглядом оглядел Регелинду.

–  Я?!
– Служанка расхохоталась.

Чурила дождался, пока иссякнет взрыв веселья, и спокойно продолжил:

–  Сложена ты ладно, грудь колесом, глаза как яхонты, червлена губами, белолица и голосок имеешь приятный. Одно слово - писаная красавица! Ножками, чай, Бог тоже не обидел?
– С этими словами лекарь невозмутимо задрал подол платья служанки и погладил шершавой ладонью ее округлое колено.
– Да стоит Давыду увидеть эдакое богатство, он сразу станет копытами бить, как молодой жеребчик. Не из теста же он сделан!

Польщенная Регелинда прикрыла обнаженную ногу, впрочем, не так поспешно, как следовало бы. На ее щеках разгорелся яркий румянец.

–  Мне ведь уже тридцать седьмой год пошел, а Давыду всего двадцать, - смущенно проговорила она.
– Может, подыскать ему кого помоложе?

Чурила отрицательно потряс головой.

–  Ну, приведешь ты княжичу молодицу, а она по глупости своей возьмет и отдастся ему влервую же ночь и все прахом пойдет тогда. Задумка в том и состоит, что больного надо томить желанием, чтобы желание пересилило в нем и страх, и боль. Это произойдет никак не за день-два. К тому же как еще посмотрит княжич на незнакомую-то девицу? К тебе Давыд привык, и ты знаешь все его повадки. Коль и получится это, то только у тебя, моя прелестница.

–  Что «это»?
– насторожилась Регелинда.

–  Довести Давыда, чтобы он свой страх поборол, - ответил Чурила.

–  Значит, я буду должна пообещать Давыду провести с ним ночь, коль он решится вырвать зуб. Так, что ли?

–  Что говорить и как делать, я скажу тебе опосля. Сначала молви, согласна ты иль нет?

Регелинда задумалась, покусывая губу.

Чурила терпеливо ждал, разглядывая свои пропыленные онучи. Лицо его, потемневшее на солнце, с выгоревшими бровями, излучало простоту и беззаботность, но то была лишь маска. В глубине мутно-серых глаз лекаря таился огонек проницательности, а усмешка зачастую говорила о том, что ему-то ведомы все мысли людей и утаить их от него невозможно.

–  Должна ли я делить ложе с княжичем после того, как ты вырвешь ему зуб?
– осторожно спросила Регелинда.

–  Это как тебе захочется, красавица моя, - усмехнулся Чурила и похлопал служанку по колену, словно говоря: «Одно другому не помеха».

–  Я согласна, - вздохнула Регелинда…

В тот же день служанка рьяно принялась за дело, как ее надоумил Чурила.

Незаметно подбросив в комнату Давыда дохлую мышь, Регелинда в назначенный час пришла туда с горшочком, в котором был отвар мяты и шалфея. Давыд поднялся с постели и принялся полоскать во рту, слегка склонив голову набок. Ночью боль ненадолго оставила его, но с утра опять дала о себе знать.