Действительно, в дверь кабинета уже заглядывала режиссёр Анна Ивановна, собиравшая сегодняшний выпуск новостей. Натка обрадовалась. Монтировать с ней она любила. Вежливая и деликатная Анна Ивановна обладала отменным вкусом и чутьём, а ей как раз и хотелось собрать симпатичный, лёгкий выразительный сюжет про детские поделки. С Анной Ивановной получится!

Домой она вернулась в девятом часу. Открыла дверь, зажгла свет в прихожей… Боже, какой суматошный день! И Генки, похоже, дома нет. Да и к лучшему, что нет – разговаривать с мужем сил не было. Но как же она устала! Отвыкла за месяц от бешеного ритма теленовостей. Бедный организм, как же ему достается! И к темпу ежедневных новостей заново привыкай, и к новому времени приспосабливайся. И к новому начальству тоже. И к полуголодному существованию – за весь день Натке удалось пару раз попить чаю с шоколадкой. Своего буфета на студии не было, а бежать куда-то искать еду она времени не нашла. Сначала до пяти сюжет снимала-писала-собирала. Симпатичный получился! Потом Динка попросила выручить, сделать для «Курсива» дайджест региональных новостей, – выручила, час просмотра, час в монтажной. Затем зареванная Анжела попросила помочь с сюжетом про летние экологические отряды. Не взирая на Кешин автограф на листочке с закадровым текстом, все режиссёры, включая деликатнейшую Анну Ивановну, отказывались собирать сюжет на том тексте, что Анжела смогла родить. Самому Кеше возиться с девушкой было некогда – он готовился вести выпуск, до которого оставался час. Анна Ивановна отправила корреспондентку к Никитиной, и Натка в авральном режиме вычищала Анжелины перлы про «улицы будут убираться детьми в возрасте от двенадцати до пятнадцати лет» и «администрация города Северска желает ребятам трудовых успехов и оплачивает их трудовой почин в сумме пятьдесят рублей в день не считая питания». В итоге сюжет получился пусть не виртуозным, но хотя бы вменяемым. А Натка ушла из редакции в восемь вечера.

«Так, что делать сначала, поесть или полежать?» – спросила она себя и сама себе ответила: ставлю чайник, полежу, пока закипает, потом ем.

Чайника, электрического чуда германской инженерной мысли, на кухне почему-то не оказалось. Хотя утром был. Точно был, она помнит, как наливала воду и облила круглый бежевый бочок. Генка, что ли из дому утащил? Зачем? Пришлось лезть на антресоли, где пылился еще один чайник, обыкновенный жестяной труженик с ручкой кренделем и лебединым изгибом носика. Уж пока этот будет закипать на плите, она точно успеет поваляться и дух перевести.

«Интересно, что всё-таки происходит с Генкой?» – думала Натка, свернувшись эмбрионом под клетчатым мягким пледом. Плед она подарила мужу в честь двенадцатой годовщины их совместной жизни, они отметили эту дату за пару недель до её поездки в Москву. Торжество получилось вялым, каким-то вымученным. Она ему вручила плед, он ей духи, выпили шампанского, поковыряли закуски, давясь долгими паузами. Потом зазвонил телефон, и Генка обрадовался, схватился за трубку, как за соломинку. Отвечал туда односложно как шпион: да, нет, да, да, хорошо. А потом улыбнулся виновато: «Нат, ты только не обижайся, но мне надо идти. Димка звонил, там проблемы на точке, без меня никак». «Конечно, иди», – Натка и не обижалась. А на что обижаться? Что ей перестало быть интересно с собственным мужем? А ему перестало быть интересно с ней? Потом, когда дней через десять позвонила Димкина супружница, Натка вспомнила этот звонок в годовщину их свадьбы. И отогнала гаденькие мысли и версии, с чем или с кем именно разбирались тогда «на точке» Генка с Димкой. И даже строго сказала себе, что если всё правда, то она – умница, раз перестала спать с Генкой. Мало ли какую заразу притащит со своих сексуальных забав. А если бред ревнивой бабы – так и думать не о чем.

А сейчас на неё вдруг накатило: что происходит с их семьёй? Почему у них с Генкой все стало не так? Почему она боится поговорить с собственным мужем? Почему ждёт, что он сам ей все расскажет и гордо делает вид, что ничего особенного не происходит? Откуда взялась эта стена между ними? Ну ведь было же хорошее! Любовь была…

Как он тогда, в Томске, притащил ей в общежитие букет гладиолусов! Первые в её жизни цветы от парня. Безумно дорогой букет, четверть стипендии. А она попросила: не надо цветов, лучше конфетами. И он потом таскал ей эти конфеты пригоршнями – «Белочку», «Метелицу», «Грильяж в шоколаде». Томск тогда славился своими шоколадными конфетами. А Генка был щедрым. И зарабатывать всегда умел. И хорошо с ним было.

Они поженились студентами, и муж ей заменил всех подружек, вместе взятых. И на Север она поехала за ним без раздумий. И потом не жаловалась, что работы себе не нашла по специальности – ну не было в их посёлке работы для женщины с дипломом инженера-электрика. И, в общем-то, все эти годы ей с Генкой было хорошо. Они ладили и дружили. А в Северске у них что-то разладилось. Переезд, обустройство, у неё работа, у него бизнес. И постоянное ощущение недоговорённости…

Может, родить ему сына? Или дочку. Интересно, кто у них тогда не родился? Если бы не выкидыш на пятом курсе, уже бы большой ребёнок был. Тогда выкидыш её не очень огорчил. Институт закончить было важнее, да и вся жизнь впереди. Им ещё нужно устроиться как следует, и уж потом – рожать. До сих пор они с Генкой устраиваются, а рожать она так и не собралась. Может, хватит откладывать? Родить уже, и тогда у них всё наладится?

Она совсем забыла про чайник. И когда пришла на кухню, тот вовсю исходил паром, аж окно запотело. Полчайника выкипело! Натка кинула чайный пакетик в свой любимый бокал, белый с крупными маками на блестящих боках, залила его кипятком и полезла в холодильник за чем-нибудь съедобным, смахнув с дверцы какую-то бумажку. Та радостно упорхнула под стол. Так, суп Генка, судя по всему, доел. В её распоряжении три пластика плавленого сыра, селёдка в баночке, три яйца и огурец. Батон она купила. Значит, быть бутербродам с сыром и огурцом.

Натка пластала огурец на тонкие кругляши, когда нечто, маячившее на границе сознания назойливой мелкой мухой, наконец, оформилось в крупного лохматого шмеля: а где Генкина чашка? Большая, жёлтая, с глазами и носом-пипочкой? Кружку Генке кто-то подарил на день рождения, она ему очень нравилась, и он пил чай только из глазастой посудины. Утром кружка была, Натка сама ставила её в раковину. Посуда лежит, как лежала – хоть бы раз Генке пришло в голову помыть. Чашки нет. И чайника нет. У него что, выездное чаепитие?

Шмель раздулся до размеров колибри. Натка кинулась в комнату к шкафу: трусов нет, джинсов нет, рубашек нет, джемпера нет, дубленки нет. Она прошлась по всем трём комнатам, зажигая верхний свет и внимательно оглядывая обстановку. Нет музыкального центра, нет махрового халата, в прихожей нет Генкиных тапочек. Натка вернулась на кухню, уселась на табурет и принялась автоматически пережевывать огуречные кружочки, уставившись на разделочную доску, прислоненную стене. На доске было нарисовано красно солнышко и две птахи с затейливыми хвостами.