Эксперт пишет о настроениях в Сербии: «В некоторых деревнях даже создаются женские вооружённые отряды. Семидесятилетние старики и подростки двенадцати-пятнадцати лет записываются на военную службу. Сербско-австрийско-венгерская война обещает быть столь дикой и кровавой, что мир содрогнётся. Сербы — фанатики, готовые на всё. И у них найдутся союзники, толпы добровольцев из России предлагают Сербии свои услуги. Италия не устаёт заверять Сербию в дружбе. Офицеры и гарибальдийцы предлагают сербскому правительству свои услуги» [461] . Это указывало на своего рода партизанскую войну Сербии против габсбургского господства на боснийской земле.

Внутри страны ситуация также обострилась из-за аннексионного кризиса. «Народы» империи были вовсе не рады приращению могущества, как ошибочно полагал министр иностранных дел граф Эренталь. Напротив, угроза войны способствовала подъёму национализма, как со стороны венгров, так и со стороны чехов, итальянцев. И, конечно же, со стороны южных славян и немцев: те снова прибегли к лозунгу об угрозе «славянизации Австрии». Газета «Альдойчес Тагблатт» писала: «Это завоевание — для славян, а не для немцев, и у немцев нет никаких оснований для радости… Любое усиление славянства означает ослабление германства» [462] . Населению Австро-Венгрии эти бедные провинции не нужны, аннексия угрожает миру в Европе и выгодна только правящему дому [463] .

Д-р Карл Реннер выступил в Рейхсрате от лица социал-демократов против неверной великодержавной политики: тридцать лет Австро-Венгрия управляла двумя балканскими провинциями на основании европейского мандата за подписью семи великих держав. И вот теперь она подвергает всю Европу опасности войны ни за что, «просто из-за титула», за суверенное право короны. «Причём мы даже не знаем, наша ли это корона, или корона Венгрии, или корона ещё какого-нибудь вице-короля, которого ещё нужно туда отправить… Новый правовой титул с точки зрения международного права просто не существует, мы управляем Боснией по праву штыка, а теперь и на основании нарушения международного права». Реннера поддержал представитель Богемии, пражский профессор философии Томаш Г. Масарик. Аннексия означает дополнительные тяжёлые обязательства для Австро-Венгрии, а прежде всего — обязанность защищать эти провинции «от любого внешнего вторжения и наводить порядок внутри».

Реннер: «И ради этого произведения юридического искусства, ради одного лишь правового титула, который мы получили вместо законного права на основании мандата великих держав, следствием чего стало уменьшение нашего собственного права, из-за юридического кретинизма Эренталя мы пошли на конфликт со всей Европой!» Уже в 1878 году, во время оккупации, говорили, что «мы завоюем Боснию одним оркестром; однако этот оркестр стоил нам пяти тысяч человек». Расходы на мобилизацию и экономический бойкот стали причиной безработицы и принесли «горе тысячам и тысячам семей» [464] . Все партии Рейхсрата вне себя: мнения депутатов не только не спросили, их даже не проинформировали об аннексии.

В эти беспокойные месяцы в Вене и без того достаточно конфликтов на национальной почве. Например, в университете — между немецкими и сионистскими объединениями и между итальянскими и немецкими студентами. Дело дошло даже до стрельбы (см. раздел о Карле Люэгере в Главе 8). В результате столкновений между словенцами и итальянцами в Лайбахе два человека погибли, многие были ранены.

Вследствие национальных трений в этот юбилейный год конфликт между немцами и чехами в Праге развивался самым опасным образом. Состоявшийся в Праге летом 1908 года «Панславянский конгресс» вызвал большое неудовольствие в Вене, так как чехи продемонстрировали здесь свою политическую силу.

Организатором конгресса был депутат Рейхсрата, лидер младочехов Карел Крамарж. Он поддерживал личные контакты с русскими политиками, часто выступал против чрезмерно тесной связи Австро-Венгрии с Германской империей и презрительно называл Двойственный союз (венские газеты с удовольствием подхватили это определение) «расстроенным пианино» [465] . Немецкие националисты считали Крамаржа душой панславизма и постоянно подозревали, что он в сговоре с русскими и сербами; однако это всего лишь античешская пропаганда того времени.

В период кризиса, вызванного аннексией, беспорядки из Праги перекинулись на другие города — Брюнн, Теплиц, Ольмюц, грозили перерасти в настоящее восстание. На улицах строили баррикады, немецкие магазины громили, полицию забрасывали камнями. Под крики «Долой Австрию!» и «Да здравствует Сербия!» чёрно-жёлтые флаги разрывали на клочки и бросали во Влтаву. Ходили слухи, будто австрийские славяне вступили в сговор с русскими и сербами.

Призывы к умеренности и спокойствию уже не действовали. Ни полиция, ни кавалерия не могли справиться с ситуацией. В Праге пришлось применить крайнее средство, то есть ввести военное положение. Это произошло, как нарочно, 2 декабря, именно в день юбилея. Чрезвычайное положение отменяло все основные гражданские свободы и позволяло судить преступников и даже выносить смертный приговор в ускоренном режиме. В Вене военное положение последний раз вводили во время революции 1848 года, в Праге — ещё и в 1897 году, во время кризиса, вызванного законопроектом о языках при правительстве Бадени, когда беспорядки на национальной почве грозили перерасти в революцию (см. раздел о Карле Вольфе в Главе 8).

Военное положение и применение силы позволили покончить с беспорядками, однако межнациональная рознь и оппозиционные настроения чехов против Вены и императорского дома только усилились. (Военное положение, которое чехи восприняли как позор, оказалось на редкость хорошо задокументировано: все газеты от 2 декабря 1908 года, которые ввиду их роскошного оформления потом хранились и передавались по наследству, писали не только о юбилейных торжествах, но и о беспорядках в Праге, таким образом став документальными свидетельствами — хотя и непреднамеренно — сомнительности патриотического празднества).