10 декабря в кафедральном соборе Белграда отслужили заупокойную обедню по «соплеменникам, погибшим за славянское дело в Праге и Лайбахе», как сообщал в Берлин немецкий посланник в Белграде. Какой-то студент произнёс речь, полную «сочувствия к угнетаемым славянам Австрии, о борьбе против германского врага, о солидарности всех славян и тому подобное» [466] . В некоторых газетах Германской империи в свою очередь описывалась «полная страданий мученическая история немецкого меньшинства, оставшегося в этом городе ненависти [Праге — прим. автора]». В статье под названием «Гуситы берут верх!» говорилось, что дело идёт «не просто о победе или поражении, в Праге сражаются не на жизнь, а на смерть» [467] .

В этой напряжённой атмосфере, почти по-весеннему тёплым вечером 1 декабря 1908 года, накануне 60-летнего юбилея восшествия на престол императора Франца Иосифа великолепные здания Рингштрассе засияли в свете электрических огней. Так завершился юбилейный год — гигантским фейерверком и роскошной иллюминацией, под звон колоколов всех венских церквей. В конкурсе на самую эффектную подсветку победила ослепительная ратуша.

Огромные потоки людей потекли из предместий во внутренний город. У Внешних крепостных ворот (Бургтор) началась давка и паника. Результат: 4 погибших, 22 тяжелораненых и 84 легкораненых [468] . Юбилейный год закончился днём траура.

Юбилейные тяготы измотали и императора, и его подданных. К высказыванию Масарика в парламенте могли бы присоединиться многие: «Мы должны рассчитывать на династию как на одну из опор Австрии. Что я и делаю. Однако, господа, династия, монархизм — это не то же самое, что византинизм. Мне кажется, я убеждён, что вся эта испанская мишура, которую так любят демонстрировать, особенно здесь, в Вене, скорее вредит монархизму» [469] .

29 марта 1909 года немецкий рейхсканцлер Бюлов положит конец Боснийскому кризису, заявив на заседании Рейхстага: Германская империя решила «защищать жизненные интересы Австро-Венгрии». Здесь в первый раз речь зашла о «верности Нибелунгов» [470] . Чтобы подтвердить свою преданность Двойственному союзу, кайзер Вильгельм II в мае 1909 года прибыл в Вену и его встретили таким ликованием, «каким не встречали ещё ни одного монарха», как сообщал американский посланник в Вашингтон [471] .

Несмотря на благополучный исход, Боснийский кризис существенно повлиял на европейскую политику: начиная с 1908 года на континенте царило предвоенное настроение. Все страны лихорадочно наращивали вооружения в ожидании грядущей большой войны за Балканы. Зависимость Австро-Венгрии от Германской империи стала очевидной. В связи с этим росло и возмущение «ненемецких» народов Австрии.

Торжества юбилейного года были призваны продемонстрировать могущество многонационального государства и «любовь народов» к правящей династии, однако выявили прямо противоположные тенденции. Национализм не только не ослаб, но и усилился, всё слышнее становились голоса, называвшие Австро-Венгрию анахронизмом. Многонациональная Турция, над которой все потешались как над реликтом ушедшей эпохи и «больным на Босфоре», представлялась не такой дряхлой, как этот «больной на Дунае». Всё больше и больше националистов рассматривали войну как выход из сложившегося положения и не только были готовы к возможному распаду Австро-Венгрии, но и сознательно стремились к нему. Это стремление проявлялось у всех народов — и у чехов, и у итальянцев, постепенно — и у южных славян, и даже у немцев, пусть и в меньшем масштабе — в немногочисленном кругу пангерманцев.

Гитлер не любил династию Габсбургов, в этом сомнений нет. Ещё обучаясь в реальном училище Линца, он считал, как и пангерманцы, что у австрийских немцев нет будущего в составе многонациональной монархии. Он надеялся на скорое присоединение немецких земель к Германской империи, что означало бы ликвидацию многонационального государства и низложение династии Габсбургов. Поэтому он, опять-таки вместе с шёнерианцами, стоял за скорое начало войны и против того, чтобы Берлин оказывал Австро-Венгрии политическую и военную поддержку в соответствии с концепцией «верности Нибелунгов».

В одном из сочинений 1921 года Гитлер писал (эта мысль будет встречаться у него неоднократно): Безоговорочная, и в горе и в радости, привязанность Германии к этому лоскутному государству Габсбургов была преступлением, за которое тогдашних лидеров немецкой политики следовало бы повесить, даже сегодня… Верность Нибелунгов необходимо соблюдать только по отношению к собственной расе. Перед Германской империей стояла одна-единственная задача: немедленно принять 10 миллионов австрийских немцев в состав империи и низложить Габсбургов, эту самую жалкую из всех династий, которые когда-либо правили на немецких землях [472] . Двойственный союз — это нелепое изобретение [473] , которое на пользу только Габсбургам, но никак не австрийским немцам. Немцы Германской империи, словно ослепнув, оказывали поддержку этому трупу и даже усматривали в проявлениях гниения признаки «новой» жизни [474] . Берлин не видел, что внутриполитическая ситуация в этой империи с каждым часом всё больше приближала её к краху. Чтобы понять, что «ненемецкое» большинство в империи Габсбургов практически не поддерживало Двойственный союз, — так писал Гитлер позже, — достаточно было почитать пражские газеты: Этот «политический шедевр» подвергался там самым мерзким и злобным насмешкам [475] .

Однако Гитлер в роли рейхсканцлера представлял себя наследником Габсбургов (если это обещало политические дивиденды). Особенно охотно он приписывал былые завоевания Габсбургов — Священной римской империи германской нации, будучи уверенным, что мало кто из его слушателей различает эти понятия.

В 1941 году, когда немецкие войска завоевали Белград, он шутил, что его венские земляки всё время спрашивают, неужели им и на этот раз придётся отказаться от Белграда. «Ведь мы его завоёвываем уже в третий раз», пора бы уже оставить его себе! [476] Впервые Белград был завоёван принцем Евгением Савойским в 1717 году, второй раз — во время Первой мировой войны в 1915 году. Планируя создать «имперскую крепость Белград» и «гау принца Евгения», Гитлер также видел себя наследником Габсбургов.

В 1942 году он с похвалой отозвался об умении венцев думать исторически, имея при этом в виду Артура Зейс-Инкварта, рейхскомиссара оккупированных Нидерландов, родом из Австрии. Последний сказал о будущем Бельгии, долго не раздумывая: «Всего 150 лет назад это была наша провинция». Кроме того, все венцы считали, что он, Гитлер, должен поставить на место венгров, столь обласканных австрийцами [477] .