Назначать Годунов никого никуда не стал, заявив, что во всем полагается на князя, которому виднее, кто куда годен, но потребовал, чтобы каждый сообщил, сколько ратных холопов в силах выставить. Получилось около полутысячи – существенный вклад при нашем нынешнем ратном безлюдье. Через пару часов они все предстали передо мной, а я раскидал их по стенам в подспорье к стрельцам и гвардейцам.

Уже поздним вечером мы закончили с перемещением пушек, забрав со стен Белого и Китай-города практически всю легкую и среднюю артиллерию. Исключение составили самые крупные, включая и Царь-пушку. На стены их не поднять, а открывать ворота для одного-единственного выстрела смысла не имело – чего доброго потом не успеем закрыть. Словом, оставили их.

Федор же, как я и обещал московскому люду, облачившись в бронь, забрался на одну из стен Скородома в Замоскворечье. На одном месте он долго не задерживался. Памятуя мои инструкции он перекидывался парой слов с одним ратником, с другим, третьим, кого-то одобрительно хлопал по плечу, и шел дальше. К ночи он намотал верст десять, не меньше, успев побывать практически повсюду.

А под конец мы с Годуновым успели «полюбоваться» заревом многочисленных татарских костров. Вообще-то я пытался уговорить его идти лечь поспать, но он из солидарности отказался, заявив, что тоже желает дождаться возвращения гвардейцев, отправившихся обратно в Вардейку за полевой артиллерией и деньгами. И мы подались к Арбатским воротам Скородома поглядеть, с какой силищей нам завтра предстоит драться. Что и говорить, зрелище не просто впечатляло, но и навевало кое-какие опасения – слишком много этих самых костров светилось в темноте. Так много, что я в первый момент даже невольно присвистнул.

– Что, худо, княже? – тревожно спросил стоящий подле меня Федор.

Я взял себя в руки, презрительно сплюнул в сторону татар и небрежно заметил:

– Думал-то и впрямь силища огромная, а тут нам с тобой, государь, на один зубок каждому.

– Успокаиваешь, – догадался он.

– Есть немного, – честно сознался я, – но в целом далеко не так плохо, как кажется. Могло быть куда хуже.

– А ты не погорячился, когда велел всех на стены Скородома отправить? – вполголоса, чтоб никто не услыхал, осведомился он. – С таким числом людишек нам и Белый город навряд ли удержать, а он вчетверо помене.

– Ты про горожан забыл, – напомнил я. – Они ж понимают, что в случае чего для них места в Кремле не отыщется, поэтому будут стоять насмерть.

– Помереть – дело нехитрое, – мрачно прокомментировал Федор, – а вот отбиться….

– Не забудь, – напомнил я, – завтрашний день начнется не со штурма, а с переговоров. Вот и надо перед ними показать хану, что мы не боимся и готовы биться. Для того я и распорядился назавтра всем горожанам от мала до велика на стены встать. Издали-то одни головы видно, а ратники они или простые мужики – поди разбери. А времени у него для осады нет. Значит, станет поуступчивее, когда речь зайдет об окончательной сумме выкупа. А кроме того есть у меня кое-какие предложения для Кызы, и они, поверь, должны его весьма и весьма заинтересовать, если я хоть что-нибудь понимаю в людях.

В последнем я не лгал. Дело в том, что пока я говорил с Власьевым по поводу прошедших накануне переговоров, дабы узнать, какую кучу денег требует с нас Кызы-Гирей, очень большую или огромную, я выяснил некоторые весьма любопытные подробности об этом хане по прозвищу Бора, что по татарски означает Буря.

Выяснил не сразу. Поначалу было не до того – очень возмутила сумма выкупа. Она оказалась ни очень большой, ни огромной, а… гигантской. Шутка ли, миллион рублей! В пересчете на вес, шестьдесят восемь тонн серебра. Хан в своем уме или как?! Да мы таких денег при всем желании выплатить не сможем. Половину и то с грехом пополам, вывернув наизнанку казну и присовокупив к нему и проклятые сокровища Ивана Грозного, и мою скромную заначку.

Тогда-то, в поисках выхода, у меня в голове и зародилась одна любопытная мыслишка. Она была туманная, требовала осмысления, анализа, для чего требовалось получить всестороннюю картинку, и я засыпал дьяка вопросами о самом хане, о порядках в Крыму, ну и, разумеется, о взаимоотношениях Кызы с соседними государствами. На большую часть Афанасий Иванович ответить не смог, но мне для начала хватило и меньшей. Кроме того, дьяк заверил меня, что завтра мне будут дадены ответы и на остальные вопросы.

– Мне к утру, – напомнил я.

– Понимаю, – кивнул Власьев. – Я сейчас всех подьячих из второго повытья [39] подыму и пущай всю ночь трудятся. Дело-то опчее….

Правда, ничего из их ответов мне на следующий день не пригодилось, но это была не их вина. Просто ситуация резко изменилась. И вовсе не потому, что в последний момент, словно в античных греческих трагедиях, явился некий «бог из машины», разогнавший татар.

Увы, если кто и явился, то скорее дьявол….

Утро выдалось хмурым и неприветливым. Хоть я и наказал разбудить себя в восемь, но шести часов на сон мне не хватило, поэтому первым делом наказал Дубцу организовать мне кофе. Оказалось, он уже сварен, а внизу в трапезной сидит Власьев и, терпеливо дожидаясь моего пробуждения, осторожно смакует его.

Минут через пять я предстал перед дьяком, успев скоренько умыться и торопливо почистить зубы. На Руси зубных щеток еще не имелось и зубы чистили… яблоками – сжевал парочку и порядок. Но я обзавелся настоящей щеткой. Где взял? Ну не в Европе же. Она по части гигиены ниже уровня городской канализации, каковой, впрочем, тоже не имела. Зато русские мастера, ничуть не удивившись, внимательно меня выслушали и, поняв, чего я хочу, не задавая лишних вопросов, изготовили их в лучшем виде. Их, потому что я заказал целых пять штук. Так сказать, на будущее. А отыскать толченый мел и подмешать к нему немного пищевой соды, состряпав зубной порошок, я смог и сам, без посторонней помощи.