С ответом они не торопили, дав два часа на раздумье. И почти все это время я потратил на противостояние Боярской думе, до хрипоты убеждая их в том, что оно слишком опасно. Хватит с татар и верховного воеводы, назначенного государем. Но те уперлись, в один голос заявляя, что Годунов от встречи отказываться не должен.

Разумеется, и тут не обошлось без прихлебателей Федора Никитича, да и сам он тоже выступил. Мол, находясь под прицелами наших пушек на стенах Скородома, татары ни на какие хитрости не пойдут, прекрасно понимая, что тогда и им самим живыми не уйти. Потому, ежели для спасения Москвы-матушки надобно, отказываться негоже. Страшновато, конечно, кто спорит, а куда деваться, ежели басурмане на иное не согласны. Но в конце концов государь у нас не красна девица, возможет сей страх в себе перебороть, коль для дела надобно.

И вопросительный взгляд в сторону Годунова.

Встрять я не успел. Взятый на самое что ни на есть дешевое слабо, Федор решительно хлопнул по подлокотникам своего кресла и заявил, что едет.

– Будя мне за твоей спиной прятаться, – твердо сказал он, оставшись наедине со мной. – И без того потрудился излиха. Пора мне и честь знать.

Ну не мог же я ему сказать про пророчество, сулящее смерть близким мне людям. Да и какой смысл отговаривать – слово сказано и решение принято. Однако в своем ответе татарским послам я взял на себя смелость выдвинуть встречное требование. Мол, Федору Борисовичу несподручно беседовать со всякими мурзами и беями, даже если они ходят у хана в самых ближних советниках. Это ему потерька чести. Посему, раз от нас царь, от них – хан. Если же Кызы-Гирей откажется, то пускай пришлет сына, которого он держит подле сердца. А коль и его не будет, то мы сочтем отказ либо за неуважение, либо доказательством тому, что на самом деле они готовят нечто недоброе.

Те пообещали передать нашу «смиренную просьбу» хану (ох уж эта восточная цветастость!) и ускакали обратно. Вернулись они через час. «Державная звезда» Крымского ханства согласился на то, что нас осияет светом своего присутствия старший сын Кызы и его блистающий меч калга-султан Тохтамыш.

Ну, меч так меч. Сойдет. Все-таки поменьше шансов, что нам подстроят какую-нибудь пакость. Конечно, лучше повидаться с самим ханом, да перечирикать с ним один на один, благо, толмача не надо, по-русски он говорит вполне сносно, но и с сынишкой неплохо. Лишь бы он потом передал отцу мои слова.

С нашей стороны на встречу выехали я с Годуновым, и выбранные мною боярин Михаил Богданович Сабуров, окольничий Михаил Игнатьевич Татищев, напросившийся сам, ссылаясь на знание их обычаев, и Козьма Минич.

Последнего я взял исключительно для подчеркивания авторитета Освященного Земского собора. Вначале хотел князя Горчакова, но позже поменял решение. Всякое может быть, в том числе и самое худшее, поэтому лучше, если поедет зам главы, а не председатель. Петр Иванович не обиделся, понял меня правильно.

По той же причине – слишком опасно – я отказался брать и Власьева, благо, что согласно обговоренным условиям толмачи в зачет не шли и нас сопровождали два человека из Посольского приказа: дьяк Петр Палицын и подьячий Захар Языков. Оба красноглазые после бессонной ночи (поспали всего часа три-четыре, старательно выписывая ответы на мои вопросы), но более-менее бодрые. Последнее тоже моя заслуга – позаботился, влив в каждого по доброй кружке кофе.

Что касаемо сопровождения, тут особо выбирать было не из кого. Восемь телохранителей и Дубец, могущий не только подать-принести, но и в нужный момент обезвредить одного или двух татар. Десятым стал стольник князь Дмитрий Пожарский. Его я взял больше для почета. Пусть пробует яства, хотя все равно я к ним (в смысле – к татарским) Годунову строго-настрого запретил прикасаться. В крайнем случае во избежание обид сам сгрызу какой-нибудь апельсин, лимон или что они там выложат из угощений.

Выехали мы из ворот одновременно с выдвинувшимся из татарского лагеря посольством. Пока наши кони неспешно трусили, направляясь к шатру, я внимательно смотрел на приближающихся навстречу к нам всадников. Особенно пристально разглядывал первого из них, ехавшего в середине. Все-таки ханский сын.

– Вчерась окромя царевича те же были, – склонившись поближе к моему уху, вполголоса прокомментировал Палицын посольский состав и приступил к их поименному перечню, кратко характеризуя каждого, а я продолжал вглядываться в лицо Тохтамыша. Даже когда мы все собрались в шатре, обменялись цветастыми приветствиями и уселись на коврах по восточному обычаю, я чаще поглядывал на калгу-султана Тохтамыша, чем на остальных.

И впрямь совсем мальчишка. Усов нет вообще – пух какой-то черный над верхней губой, а взгляд любопытный. Заметно, что встреча на таком солидном уровне для него впервой, жуть как все интересно пареньку. Вон как жадно таращится на Годунова.

Сопровождавшие ханского первенца и усевшиеся по бокам от него татары мне не понравились. Эдакие умудренные опытом ветераны – хрен у таких допросишься уступок. По всему видно – мастера поторговаться, не одну собаку на этом съели, даром, что не корейцы.

Ну и ладно. А мы их тайным козырем из рукава. Для любого человека зависимость от кого бы то ни было тягостна, для восточного она невыносима. Должен хан принять мое предложение, обязательно должен. В крайнем случае, призадумается над ним – уже кое-что. Тогда и свои требования смягчит.

Начало переговоров выдалось радужным, иначе не назовешь. Тохтамыш, надменно подбоченившись, выдал какую-то короткую гортанную фразу на татарском. Подьячий Захар Языков начал переводить, осекся, вопросительно уставился на ханского сына, быстро переспросил его о чем-то, получил утвердительный кивок, и с улыбкой продолжил: