– Ну как тебе дедуся?
– спросила Шинн, когда мы заказали по второй кружке.

– Если бы все ирландцы были такими, то змеи бы ушли с острова без участия святого Патрика, - честно ответил я. В ответ она рассмеялась, тихим переливчатым смехом.

– А сколько у тебя было собак?
– немного смутившись спросила Шинейд.

– Шестеро. Кун был вожаком, - после недолгой паузы ответил я, пёс у моих ног тихо заворчал, - и предвосхищая твой вопрос, отвечу честно: я боюсь снова наносить печати.

Спустя три четверти часа и пару пинт, Шинн засобиралась, и я вызвался её проводить. На выходе мы, якобы случайно, столкнулись с братьями О"Лири, оказавшимися кстати, не просто кузенами, а двоюродными внуками сводной сестры от второго брака мачехи брата Мэлдона Бреслина. Я было напрягся, но парни поздоровались вполне дружелюбно, не расшаркивались, но и вражды я не заметил.

Идти было недалеко, и мы шли едва-едва, пытаясь отыграть у уходящего воскресенья хотя бы пять минут перед расставаньем. Нам уже не надо было говорить, достаточно просто идти и молчать. Но все заканчивается, и как бы мы не тщились украсть эти минуты, все равно оказались перед обшарпанной дверью, за которой и жила со своей семьёй Шинн.

Перед самой дверью она повернулась ко мне, и хрипловатым голосом спросила:

– Ты ничего не хочешь мне сказать, солдат Вдовы?

Я смутился, и не нашёл ничего умнее, как ответить вопросом:

– Может встретимся завтра?

– Какой же ты у меня джентльмен, Эдди, - она наклонила голову, скрывая улыбку. Затем быстро обняла меня, и скрылась за дверью.

Постояв немного, я двинулся в обратный путь, но не успев отойти и на пару десятков шагов остановился, дорогу мне заступили два смутно различимых силуэта.

– Смотри ка ты, это та шавка, что гавкала сегодня на преподобного, - произнёс один.

– Надо бы научить пса хорошим манерам, - отозвался второй, и они двинулись ко мне.

Оценив ситуацию, я понял, что честно мне не выиграть. У них трости, а я даже свой ремень не надел, постаравшись принарядится на свидание.

Резко бросившись вперёд, я попытался толкнуть плечом одного, чтобы проскочить, но нарвался на удар в скулу, отбросивший меня. Второй размахнулся тростью, целясь в голову, но я успел поднять руки, и удар пришёлся по ним. Следующий удар свалил меня на землю. На моё счастье они подошли близко, и не могли использовать трости, а мне под руку попался камень. Ударив одного камнем в колено, я ещё раз попробовал, оттолкнув второго, прорваться и сбежать. Мой противник упал, и скрючился, обнимая повреждённое колено. Все это время Кун рычал, лаял, но в драку не вмешивался, помня о запрете.

Вскочив на ноги, я ощутил обжигающую боль в боку, а в руках второго блеснул клинок. Ещё один удар, теперь уже ногой опять бросил меня на землю. Превозмогая боль, я поднялся на ноги.

– Тебе мало?
– с брезгливым удивлением заметил стоящий на ногах. Подловив момент, я бросил камень ему в лицо, и он не смог уклониться. Схватившись за голову, он присел, а я из последних сил побежал. Следом за мной бежал корги, истошно лая, но как назло вокруг не было ни души. Что-то ударило меня в спину, и в следующий миг я ударился лицом о грязную брусчатку.

– Дьявольский приспешник, - словно издалека раздался голос старика. Я перевернулся на спину, и увидел, что преподобный идёт ко мне, а в его руке зажат револьвер. Получивший камнем в лицо уже пришёл в себя и стал подниматься на ноги.

Корги истошно завыл, и я освободил печать.

Вой стал басовитей, страшнее и оборвался утробным рыком. Кун бросился на врагов на ходу теряя сходство с милой коротконогой собачкой. Лапы его удлинялись, тело и голова трансформировались, и на проповедника уже прыгнул баргест - ночной ужас пустошей Уэльса. Как только лапы пса коснулись старика, Кун утратил материальность, и прошёл сквозь тело преподобного. Я не видел, но знал, что сейчас призрачный пёс держит в зубах тот комочек непознаваемого, который мы называем душой. Оглушительно лязгнули зубы баргеста, и тело безжизненно рухнуло. А я, теряя сознание увидел, что призрачный пёс вновь взвился в прыжке.

Первый раз я пришёл в себя от мягкого, но нарочито раздражённого говорка, и ощущения рук, обшаривающих моё тело.

– И что, вы, так трагично рыдаете, как будто ему нужен мой брат, Шимон-гробовщик? Мама, успокойте вашу дочь, а то от такой влажности у больного пойдёт воспаление и туберкулёз. Как практикующий врач, имею вам сообщить, что здоровье у него крепкое как мой голем. Вот из этого флакона по пять капель с водой, и судя по тому, что я прочту в завтрашних газетах, и о чём уже шепчется половина Уайтчапела и немножко Сити, то я ему буду нужен меньше, чем старый адвокат Шмуль. Диббук, подай мой саквояж, и если эти милые люди наконец отдадут мне полновесный фунт, то мы пойдём домой.

Голос успокоил меня, и я снова потерял сознание. Были и ещё пробуждения, они пахли лауданумом и прелым телом. Каждый раз проглатывая лекарство, я уходил обратно в мир темноты и пустоты.

Валяясь в беспамятстве, в доме моей будущей жены, я пропустил многое. Полицейских на дежурстве у моей постели. Куна на скамье подсудимых, и адвоката, вызывающего десятерых уважаемых ирландцев наперебой сообщивших, что поводырь данного пса не виноват, а драку затеяли те, кого уже успели отпеть. Выплату штрафа в десять гиней за призыв духа в общественном месте. Убитых на складе поводырей, застреленных полицейскими во время операции по захвату крупной партии опиума.