Один из двух этих сигналов должен был быть передан 21 июня ровно в тринадцать часов. Сигнал «Альтона» означал, что наступление переносится на другую дату, хотя войска в это время уже будут находиться в полной боевой готовности.

Сигнал «Дортмунд» означал, что наступление, как и запланировано, начнется 22 июня движением сухопутных войск и перелетом авиации через границу в три часа тридцать минут. Если метеоусловия задержат вылет самолетов, то сухопутные войска начнут свое наступление самостоятельно.

В тринадцать часов был отдан приказ «Дортмунд». Теперь уже даже сам фюрер не мог бы ничего изменить. Гигантская военная машина пришла в движение по всему многотысячекилометровому протяжению границы…

Вечером Коротков, которому уже до печенок надоело бессмысленное ожидание (в глубине души он прекрасно понимал, что никакие переговоры с министром фон Риббентропом ни к чему не приведут), зашел к Журавлеву и предложил:

— Пойдем, Борис, посидим где-нибудь, в последний раз пивка немецкого попьем…

Они направились в ближайшее пристойное заведение — открытую веранду ресторана оперы «Кроль», в здании которой после знаменитого пожара 1933 года проходили номинальные — на них ничего не решалось — заседания рейхстага. Поскольку каждое заседание завершалось дружным исполнением гимна, немцы, понизив голос, называли свой рейхстаг «самым большим и дорогим мужским хором в Германии».

У ресторана было одно достоинство. Здесь можно было за большие деньги и немалое количество продовольственных талонов получить хорошую, как до войны, еду и настоящее пиво.

Они заняли места под зонтиком и сделали обильный заказ, словно вспомнив, что сегодня так и не успели пообедать.

Стоял великолепный, теплый, безмятежный вечер, до наступления темноты было еще далеко.

Берлин, казалось, жил своей обычной жизнью. На Унтер-ден-Линден было многолюдно. В зале ресторана, правда, посетителей совсем немного — в такой чудный вечер желающие «посидеть» предпочитали веранду.

Они молча тянули пиво, изредка перебрасываясь малозначащими словами. Говорить, в сущности, было не о чем, вернее, было о чем, но об этом не хотелось даже думать. Поужинали…

За соседним столиком сидела, судя по всему, влюбленная парочка. Молодая женщина не отрывала глаз от своего спутника, а он тихо шептал ей какие-то слова… Возможно, точно такие, только на русском языке, сейчас говорил своей девушке сверстник этого немца на открытой веранде где-нибудь в Сокольниках или Измайлове.

Чуть дальше — еще одна чета, но лет на двадцать старше. Они тоже тихо переговаривались о чем-то своем, но в их взглядах ощущалась уже не только взаимная привязанность, но и какая-то тревога.

Ближе к тротуару за столиком, уставленным множеством кружек, веселилась компания, человек шесть, молодых офицеров. На серебристых погонах — ни единой рифленой звездочки, на френчах — ни одной орденской ленточки, только значки за спортивные достижения. Явно лейтенанты выпуска этого года. Где-то они очутятся через неделю, через месяц?

Неожиданно Короткова кольнула мысль: и эта парочка, и средних лет супружеская чета, и эти юные лейтенанты, красивые, полные надежд, и эти прохожие, спешащие по своим делам или просто гуляющие перед сном, — ничего не подозревают. И никому не ведомо, сколько из них уже мертвы. Скольких не станет, быть может, уже через месяц, через два, через год. А что будет с этим городом, столь непохожим на Москву, но к которому он уже успел привыкнуть, и даже по-своему привязаться?

Но никому не дано заглянуть в свое будущее. Даже самое ближайшее. Особенно, если оно, это ближайшее будущее, — война.

Коротков вернется в Берлин весной 1945 года. Будет участвовать в историческом событии — подписании Акта о капитуляции вооруженных сил Германии. Он придет на это место и не узнает его. Будут сметены с лица земли или превращены в груду развалин и опера «Кроль», и отель «Адлон» на углу Унтер-ден-Линден, и помпезная рейхсканцелярия, и многие прилегающие дома, и, увы, здание бывшего советского посольства. Уцелеют, правда, исторические Бранденбургские ворота и уродливая, закопченная, испещренная язвами разрывов снарядов и мин коробка рейхстага… Он тоже оставит на обожженной стене свою подпись, как и тысячи солдат, офицеров, генералов и даже маршалов…

Да, эти берлинцы не подозревали, что всего лишь через несколько часов их ждут неслыханные испытания, страдания, потери и лишения. Каждого из них в отдельности и всю страну.

Но об этом не подозревали и десятки миллионов других людей, находившихся за тысячи километров от этой уютной террасы, миллионы соотечественников Александра Короткова.

Через несколько часов на головы многих из них обрушатся первые бомбы, первые снаряды и мины, кого-то поразят первые пулеметные очереди «мессершмиттов» и «фокке- вульфов», в кабинах которых будут сидеть вот такие же, как за соседним столиком, симпатичные молодые ребята.