Мы вывалили на неё всё сразу.

Он посмотрел на меня.

Это такой особый.

как бы мне его назвать? Чтобы не звучало слишком похожим на Сумеречную зону, "закон мироздания", верно? Он говорит о том, что, если вы умрёте вместо кого-то, то при определённых обстоятельствах вы вернетесь к жизни.

Ты был мертвым в течение трёх дней.

А затем ты очнулся.

— Ожил, — поправил Гаспар.

— Очнулся, — настаивал Амброуз, — и, не считая того, что голоден, как черт, в остальной с тобой всё по прежнем как было.

— За исключением, того, что после всего этого ты не спишь, — добавил Чарльз.

— Ты когда-нибудь слышала о TMI, дружище? — спросил Амброуз, раздраженно сжимая руки.

— Кейт, — тихо сказала Шарлотта, — смерть и воскрешение очень тяжело отражается на человеческом теле.

Это своеобразное выпинование нас в другой жизненный цикл.

— Оживление, вообще-то, хороший способ определить это.

Нас так оживили, что когда мы очнулись, то мы действуем больше трех недель без остановки.

а после наше тело отключается и мы спим три дня как убитые.

Как спал Винсент.

— Ты хочешь сказать, что мы мертвы три дня, — начал поправлять её Чарльз.

Шарлотта прервала его.

Мы не мертвы.

Мы называем это — быть спящим.

Наше тело как бы находится в зимней спячке, но наш мозг всё еще активен.

А когда наше тело просыпается, мы возвращаемся к абсолютно нормальной жизни более, чем на три недели, за исключением того, что не спим..

Чарльз пробормотал, — ага, точно.

— Ну можно сказать, что мы дали представление о нашей истории, — вежлево сказал Гаспар.

— Ты был.

в спячке вчера? — спросила я Винсента.

Он кивнул

— Конец трёх дней, — сказал он.

— Теперь со мной будет всё в порядке почти месяц.

— Что до меня, так ты не выглядишь так, что с тобой всё в порядке, — ответила я, глядя на восковую бледность его кожи.

— Должно пройти несколько часов, чтобы оправится от спячки, — сказал Винсент, слабо улыбаясь.

— Для человека, это как операция на открытом сердце.

Тебе не можешь просто вскочить с кровати, когда проходит анестезия.

Это имело смысл.

Если продолжать следовать его аналогиям с человеком, то я смогу лучше переварить этот причудливый сценарий.

От того, как они спорили, становилось понятно, что им явно не привычно объяснять своё сложившиеся положение.

Это была для меня возможностью всё выяснить.

Я повернулась к Жюлю.

Тебе больше ста лет.

— Мне девятнадцать, — сказал он.

— Значит ты никогда не состаришься? — спросила я.

— О нет, мы стареем, с этим всё в порядке.

Взгляни на Жан-Батиста — он умер в тридцать-шесть, а сейчас ему шестьдесят! — сказал Чарльз.

— А сколько бы ему было на самом деле, если бы он.

ну, ты понял, — подоьрала я слова.

— Двести тридцать пять, — ответил Гаспар, без колебаний, и, глядя на остальных, продолжил, — Можно мне?

Чарльз кивнул, остальные молчали.

— Поле того, как мы оживаем, мы стареем с той же скоростью, что и все остальные.

Тем не менее, когда мы умираем, мы в последствии оживления, мы воскрешаем в том же возрасте, в котором умерли первый раз.

Жюль умер, когда ему было девятнадцать, поэтому каждый раз, он начинает с девятнадцати.

Винсенту было восемнадцать, когда он умер, но пока он еще не умирал, сколько прошло? Около года? — он адресовал свой вопрос Винсенту, но я оборвала его.