Комментатор имеет некоторое отношение и некоторую связь с писателем, которого он комментирует, и потому самолюбие не замедлит открыть ему в этом писателе многие стороны, заслуживающие похвалы, чтобы самому воспользоваться ею. И это делается таким ловким, тонким и остроумным образом, что человек этого совсем не замечает. Но здесь не место раскрывать уловки самолюбия.

Комментаторы хвалят своих писателей не только потому, чтобы были преисполнены уважения к ним и что, хваля их, хвалят самих себя, но еще и потому, что, по их мнению, таков обычай, что так именно и следует поступать. Есть лица, которые, не особенно почитая известные науки и известных писателей, тем не менее комментируют этих писателей и занимаются данными науками, потому что их общественное положение, случай или даже их прихоть втянули их в эту работу; они-то и считают себя обязанными хвалить преувеличенно науки и писателей, над которыми они работают, хотя бы даже это были нелепые писатели и весьма неважные и бесполезные науки.

В самом деле, было бы довольно смешно, если бы кто-нибудь принялся комментировать писателя, которого он считает нелепым, и если бы он стал серьезно писать о предмете, по его мнению, бесполезном. Следовательно, чтобы поддержать свою репутацию, должно хвалить своего писателя и предмет своего сочинения, хотя бы и тот и другой заслуживали презрения, и, предприняв такой бессмысленный труд, поправить свою ошибку другой ошибкой. Вот почему люди ученые, комментирующие различных писателей, часто говорят вещи противоречивые.

Вот почему также все предисловия не согласны ни с истиною, ни со здравым смыслом. Если комментируется Аристотель, то это — гений природы; если пишут о Платоне, то это — божественный Платон. Отнюдь не комментируются сочинения просто людей; комментируемые сочинения — всегда сочинения людей божественных, людей, бывших предметом удивления для своего времени и получив-

196

ших от Бога совершенно особые познания. То же относится и к предмету, о котором пишут; это всегда наипрекраснейший, возвы-шеннейший предмет, который и более всего необходимо знать.

Однако для устранения обвинения меня в голословности я приведу собственные слова знаменитого между учеными комментатора, сказанные им о писателе, которого он комментирует, — слова Аверроэса об Аристотеле. В своем предисловии к физике этого философа он говорит, что последний был творцом логики, этики, метафизики и что он довел их до совершенства. «Complevit, — говорит он, — quia nullus eorum, qui secuti sunt eum usque ad hoc tempus, quod est mille et quingentorum annorum, quidquam addidit, nec invenies in ejus verbis errorem alicujus quantitatis, et talem esse virtutem in individuo uno miraculosum et extraneum existit; et haec dispositio cum in uno homine reperitur, dignus est esse divinus magis quam humanus». В других местах он воздает ему хвалы еще напыщеннее и возвышеннее, как например I de generatione anima-lium: «Laudemus Deum qui separavit nunc virum ab aliis in perfectione, propriavitque ei ultimam dignitatem humanam, quam non omnis homo potest in quacumque aetate attingere». Он же говорит также (кн. I, destruct disp. 3): «Aristotelis doctrina est summa veritas, quoniam ejus intellectus fuit finis humani intellectus; quare bene dicitur de illo, quod ipse fuit creatus, et datus nobis divina providentia, ut non ignoremus possibilia sciri».

Поистине, не безумство ли говорить так? Не перешло ли пристрастие этого писателя в сумасбродство и безумие? Учение Аристотеля есть высшая истина. Никто не может обладать знанием, которое равнялось бы или даже приближалось к его знанию. Он дан нам Богом, чтобы мы познали все, что может быть познано. Он делает всех людей мудрыми; и они становятся тем мудрее, чем лучше усваивают его мысли, — как Аверроэс говорит в другом месте: «Aristoteles fuit princeps, per quern perficiuntur omnes sapientes qui fuerunt post eum, licet differant inter sein intelligendo verba ejus, et in eo quod sequitur ex eis». Между тем сочинения этого комментатора разошлись по всей Европе и даже по другим более отдаленным странам; они были переведены с арабского на еврейский, с еврейского на латинский и, быть может, еще на многие языки, — это достаточно указывает, каким уважением пользовались они среди ученых; таким образом, этот приведенный нами пример может служить одним из самых наглядных примеров предубеждения людей ученых; ибо он достаточно показывает не только то, что люди ученые часто пристращаются к какому-нибудь писателю, но также и то, что их предубеждения сообщаются другим соразмерно тому уважению, каким они пользуются в свете, и что лживые похвалы, какие воздают писателю комментаторы, являются часто причиною того, что люди, менее просвещенные и пристращающиеся к чтению, становятся предубежденными и впадают в бесчисленные заблуждения. Приведем еще другой пример.

197

Один знаменитый ученый, который основал кафедры геометрии и астрономии в Оксфордском университете, начинает книгу, которую он задумал написать о восьми первых положениях Эвклида, следующими словами: «Consilium meum, auditores, si vires et valetudo suffecerint, explicare definitiones, petitiones, communes sententias et octo priores propositiones primi libri Elementorum, caetera post me venientibus relinquere»; — и заканчивает ее следующими: «Exsolvi per Dei gratiam, domini auditores, promissum, liberavi fidem meam explicavi pro modulo meo definitiones, petitiones, communes sententias et octo priores propositiones Elementorum Euclidis. Hie annis fessus cyclos artemque repono. Succedent in hoc munus alii fortasse magis vegeto corpore, vivido ingenio, etc.». Среднему уму достаточно часа, чтобы самому или с помощью самого плохого геометра усвоить определения теоремы, аксиомы и восемь первых положений Эвклида, которые почти не нуждаются в каком-либо объяснении; а между тем нашелся писатель, который говорит о попытке объяснить их, как о весьма большой и трудной. Он боится, что у него не хватит сил, «si vires et valetudo suffecerint...». Он предоставляет своим преемникам продолжать его дело, «caetera post me venientibus relinquere». Он благодарит Бога за то, что по особой милости Его он выполнил то, что обещал: «Exsolvi per Dei gratiam promissum, liberavi fidem meam, explicavi pro modulo meo».1 Что? квадратуру круга? удвоение куба? Нет. Этот великий человек объяснил pro modulo suo определения, теоремы, аксиомы и восемь первых положений первой книги «Элементов» Эвклида. Может быть, между преемниками его найдутся такие, у кого будет больше здоровья и силы, чем у него, чтобы продолжать этот прекрасный труд: «Succedent in hoc munus alii fortasse magis vegeto corpore et vivido ingenio». Что же касается до него, то ему время отдохнуть «hie annis fessus cycles artemque repono».

Эвклид, вероятно, не предполагал, что он так неясен или говорит такие необычайные вещи, составляя свои Элементы, что придется написать книгу почти в триста страниц, чтобы объяснить его определения2, аксиомы, теоремы и восемь первых положений. Но этот ученый англичанин сумел возвысить на высшую ступень науку Эвклида, и если годы ему позволят и если он будет продолжать с тою же энергиею работать, у нас будет двенадцать или пятнадцать толстых томов об одних началах геометрии, весьма полезных всем желающим изучить эту науку и делающих честь Эвклиду.

Вот какие странные цели внушает нам ложная эрудиция! Этот человек знал греческий язык, ибо мы ему обязаны изданием на греческом языке сочинения Иоанна Златоуста. Он, быть может, читал древних геометров; он исторически изучал их положения и их генеалогию; он относился к древности с тем почтением, какое

Praelectiones 13, in principium Elementorum Euclidis. In quarto.

198

должно иметь к истине. И что же в заключение он дал нам? Комментарий определений, названия теорем, аксиом и восьми первых положений Эвклида, которые гораздо труднее понять и запомнить, чем, — я не говорю уже о положениях, которые в нем комментируются, — все, что писал Эвклид о геометрии.