Шрифт:
Узнавая об этом, он довольно крутил головой и, вытирая рукою усы, говорил:
– Хорошо!
У него было очень доброе лицо. Влад это знал. Если бы кто-нибудь выдумал, скажем, «эликсир доброты», то на этикетке можно было бы смело поместить портрет Влада.
Вдоль всей Новокузнецкой улицы стояли машины, и слева и справа, машин теснилось много, некоторые были завалены снегом по самые боковые стекла. Снег на них уже потемнел, сделался каким-то дряблым, словно мыши в нем понаделали ходов, – эти машины стоят здесь с осени. Скоро центр задохнется от их безмерного количества.
Хотелось выпить. В бардачке лежала небольшая никелированная фляжка с коньяком. Входило в нее всего ничего, граммов сто пятьдесят, но для того, чтобы согреться, этого вполне хватало. Влад протянул руку к бардачку, но одернул себя – лучше выпить дома, с женой.
Откуда-то сверху на машину шлепнулся большой кусок снега. Удар прозвучал будто выстрел. Влад вздрогнул, глянул влево, потом вправо, ничего не увидел. Подумал о том, что есть в этом ударе что-то символическое, предупреждающее, зловещее. Не удержался, невольно втянул голову в плечи.
Жить ныне стало страшно. Он вспомнил пленку, которую с Зюзбашевым смотрели в Останкино. Раньше, при Брежневе, о которого вытерли ноги почти все журналисты, проповедовавшие демократию – не занимались этим только ленивые да бездарные, – жить было просто: ни тебе стрельбы, ни тебе взрывов. Если в Москве раздавался хотя бы один выстрел, то на ноги ставили всю столичную милицию – не просто ставили, а переводили на казарменное положение. Вертушка у начальника управления внутренних дел раскалялась докрасна, каждые пятнадцать минут он докладывал наверх, чуть ли не самому Брежневу, как идет расследование и найден ли тот, кто стрелял.
Сейчас же стреляют из каждого сугроба, и никому до этого нет дела, пистолет приравнен к рогатке, считается такой же безобидной безделушкой. Бьют уже из автоматов, гранатометов, и, надо полагать, наготове уже пулеметы и орудия. Брежневское время, преданное анафеме, вспоминается уже как безмятежное, едва ли не счастливое. Эх, жизнь!
Влад подъехал к арке, нажал на педаль тормоза. Под колеса попала наледь, машина заюзила. Влад переключил скорость, прикинул, впишется в арку или нет, получалось, что впишется, но впритирку, тютелька в тютельку, опасно. Подавать назад не стал, покруче выкрутил руль и чуть придавил педаль газа.
Дом надвинулся на него мрачной темной громадиной. Владу сделалось неприятно, он подумал, что пора бы разобраться в себе, понять, откуда исходит угроза, и тогда ему сделается легче…
Впрочем, он догадывался, откуда исходит эта угроза.
6
В доме Влада находились трое: жена Алина, ее подруга, занимавшаяся строительством их загородного дома, поскольку ни сам Влад, ни Алина не имели ни времени, ни сил заниматься этим, поэтому им и пришлось нанять «родного человечка» Инну Кузакову, чтобы она вела эту стройку, тем более у Инны и образование имелось подходящее – инженерное; третий гость, неуклюже топтавшийся у входа с вязаной спортивной шапочкой в руках, был прораб Шутин. Он собирался уходить. В доме Влада прораб чувствовал себя неуютно – слишком тут было роскошно, дорого, даже воздух и тот был какой-то дорогой. Шутин никогда бы не стал делать ремонт в этой квартире, слишком она хороша, но Алина решила – ремонт нужен и делать его будет он, Шутин… Шутин в ответ только развел руками: он человек маленький, если хозяйка считает, что нужен ремонт, значит, так тому и быть.
Загородный дом Влада в деревне Подушкино был уже почти закончен, остались только небольшие доделки, в основном по части декора. Так что скоро семья Влада переедет туда. Естественно, отпразднует новоселье.
– Ну, все… Я пошел, – сказал прораб, натягивая на голову вязаную шапочку, – мы обо всем договорились.
– Кажется, да… договорились, – рассеянно бросила жена Влада, – денег не жалейте. То, что посчитаете нужным купить из материалов, то и покупайте.
– Конечно-конечно, – поспешно закивал головой прораб, разом делаясь похожим на птицу, – я понимаю – все должно быть самое лучшее.
Внизу прораба ждали два его товарища-строителя, в квартиру Влада прораб их с собою не взял. Косточки от холода у них наверняка уже стали звонкими, как у музыкального инструмента под названием ксилофон, и поют косточки от малейшего прикосновения. Вот уж, наверное, чертыхаются ребята, вот уж ругают своего шефа…
А с другой стороны, и торопиться нельзя: ремонт и стройка – дело по нынешним временам денежное, прибыль дает хорошую, тут промахнуться не моги, поспешишь – людей насмешишь. Поэтому Шутин и вел себя так нерешительно, не только «блеск и величие» квартиры популярного Влада влияли на него.
– Ну, все, – сказал он, берясь за ручку двери. На лице Шутина было написано нетерпение.
– Все, – разрешающе кивнула Алина, бросила взгляд на часы, висевшие в прихожей над зеркалом, – скоро должен появиться Влад. Он уже звонил с дороги, сказал, что едет. В девять часов вечера наверняка будет дома. – Все, – повторила она и отпустила прораба.
Тот кубарем скатился по лестнице, вывалился на улицу, к своим подопечным.
– Не ругайтесь, мужики, – проговорил он просяще и одновременно напористо, поднял обе руки, словно солдат, сдающийся в плен. – Заморозил я вас не по своей, как вы сами понимаете, вине.