– Мы не виделись полгода. Ты уверен, что стоит встречаться?

– Да. Я, собственно говоря, звоню, чтобы попросить денег в долг.

– Вот как.

Нервный смех в том конце трубки. В его голосе было столько надежды, почти мольбы, что Рен готов был почувствовать стыд за невольные эмоции. Разговор оборвался без цифр. Но Рен точно знал, когда его ждать. И знал, какой откат сулит эта встреча. Но он не делал никакой жертвы, просто пришло время. Без этого визита следующий шаг был невозможен, немыслим. Хотя он ещё не понимал точно зачем, просто так было нужно. В темноте окна закружились снежинки, и заманчивым показался путь с 14 этажа.

Письмо третье "Счастлив, кто тебя не встретил на своём пути"

Он ненавидел убийц. Он ненавидел себя, понимая, что способен на убийство. Он лениво листал радиоволны, пытаясь найти настроение для новой картины. Проще всего было бы раз за разом повторять прежнее творение, чтобы запомнить каждый оттенок его красок, но это занятие Рен отложил до окончания нового поиска. Привлекла внимание какая-то попсовая волна, звуки делились на составляющие удивительно легко, и Рен с тоской подумал о том, насколько он несовершенен. Однажды в поле его зрения попала девушка, лёгкая, жёсткая, холодная и пустая с виду. Очарованный, он каждый раз знал, о чём она хочет говорить, и смущённо заводил речь о другом. А она грустила и смеялась, всегда играя уверенно заученную роль, и эта игра настолько стала её частью, что казалась естественной. Рен заставил себя не слышать нот и инструментов, улавливая лишь общую эмоциональную окраску мелодии. Скрипки бесновались увертюрой к "Вильгельму Теллю", и он не мог заставить себя не слышать этих сумасшедших, но прекрасных в безумстве скрипок. В пепельнице тлел бычок, нервы питались музыкой, взгляд блуждал между зашторенным небом и осыпающимся потолком. В новостях вещали исключительно о Питере, Рен решил не слушать больше новости, они утомляли. Он притворялся занятым в неизменном ожидании звонка. Предчувствия клятвенно обещали обмануть, воздух рассерженно преследовал ощущением небес. Комната бездумно наполнилась молодой прошлой Земфирой, и Рен пожалел о том, что вычеркнул её из своих музыкальных пристрастий вместе с большинством других общественно любимых артистов. Переключил на "Garbage", тоже порядком позабытый и быстро сменившийся Joe Dassin'ом. Звонок прозвучал металлически. И немного электронно двумя спускающимися нотами. Каждый шаг был перелётом через огненную реку, от скорости замедленного действия воздух и предметы беззвучно сливались в хлёсткий туман.

– Сегодня по телеку показывают "Приключения Электроника". Я анонс видел.

– Хочешь чаю?

– Пожалуй, нет.

Эрволь вступил в опустевшую притихшую комнату, поймал взглядом пепельницу, опустился на диван. Рен придал его движениям отрывистость своего восприятия. Он был по-прежнему великолепен, по-прежнему юн, по-прежнему уверен и блестящ. И так похож на свои телефонные реплики, будто не было черты вечности, разделившей встречи.

– Когда мне было 17, из-за моей сестрёнки парень выбросился из окна. Знаешь эту историю?

– Нет, но это просто.

– Да, он был пьян. И ему было лет 16.

– Ты подружился с цифрами?

– Что ты. Только происходящее кажется мне комедией.

– В таком случае это кукольный театр, а мы - марионетки.

– Ты не знал, что это слово похоже на уменьшительное женское имя?

Напряжение резко упало, зазвенела тишина, туман вокруг предметов рассеялся.

– Не имею представления о его происхождении.

– Я хочу видеть рисунок.

– Да будет он осквернён, пошли.

Рен развернул шедевр, засмотрелся на приподнявшиеся брови Эрволя, отвёл глаза к полумёртвому двухкассетнику. Шурша, упали на стол две тысячные бумажки, испачкав полировку невидимыми слезами. Рен поморщился от резкой боли.

– Ммм... Ощущаешь себя проституткой?

– Хуже. Куда хуже.

– Я не убивал её. Тебе не в чем себя винить.

– Было обещание не говорить об этом...

– До новой встречи. Мне не понравилась картина. Мой тебе совет, перестань сопротивляться.

Боль стала сильнее, она заполнила собой всё, от пола до потолка в квадрате стен, Рен сделал стремительный шаг к окну и резко остановился, потому что за окном тоже была боль. Она подожгла его глаза, искривила черты, она мерно ударяла по нервам удаляющимися шагами Эрволя, резонирующими с ударами сердца. Рен сложил руками знак, придуманный в детском увлечении символикой, и вложил в него всю свою волю. Боль рассыпалась с треском искр костра и осталась пеплом у ног.

– Как думаешь, отчего Лера никогда не приводит гостей?

– Не хочет нарушать твоего одиночества. Сказать ей, что ты нуждаешься в том, чтобы его нарушили?

– Нет.

Эрволь надел тяжёлую кожаную куртку, обернулся прежде, чем ступил на порог.

– Спасибо, - произнёс Рен, глядя ему в глаза.

– Ты сам это сделал, - пожал плечами Эрволь.

Его руки на миг поймали Рена в крепкое объятие, заставив вздрогнуть. Когда он исчез, Рен опустил взгляд в тон звуку захлопнувшейся двери. Палец рванул резковато переключатель.

"Как вспарывали стены самолёты..."

Сколько бессмыслицы. Сколько двусмысленности. Рен оценил накатывающее на него опустошение. В душном воздухе повисла сонная нега, остановившая расширенные зрачки немигающих глаз угасающего дня. Прожилки на ладонях светились блёстками пота.

Вечером на кухонном столе Лера нашла белый конвертик с выведенной на нём акварелью плачущей кровью алой розой. Она грустно улыбнулась.

Рен же чертил карандашные портреты Эрволя на ксероксных листах. Время опять шутило, текло неравномерно, прерывалось по-прежнему бессмысленными словами песен радиоволн FM-диапазона. Он умел перенимать чужую философию, не называя её своей и не выдвигая претензий. И ещё умел нравиться людям - разным, многим.

Электрические зайчики отражались в зеркалах от ламп.

"Хочешь, я сплету тебе венок из солнечных лучей?" - спросил он покорно. Ответа снова не было. На столе завяла без воды вчера пышная роза - наверное, подаренная Лере кем-нибудь. Он тоже подарил ей розу, увы, он не был оригинален.

Итальянские мелодии пленяли, даже когда мотивы казались измотанными. Он просто не понимал моды на любовь и обязанности любить, поэтому прощал предательство игре лицемерия. "Vide'o mare de Surriento..." Улыбка моря, наверное. Нет, всего лишь море Сорренто. Молодость неба. Усталость. Кисть заскользила по бумаге. "Он обжёг свои крылья в полёте ко мне". Неожиданно потоки воды замёрзли и превратились в узоры неведомого льда всех оттенков красоты. Рен понял, что следующая ступень работы - сверкающие брызги льда и его терпкие остановившиеся волны. Он отбросил карандаш, скомкал листок с портретом, подумал об искренности своих слов благодарности тому, кому давно не мог верить. Он не верил Эрволю прежде, потому что не знал его, не верил теперь, потому что между ними легла пропасть смерти, соединив сердца прочным стежком чёрной нити, впрочем, в комнате в тот вечер, как и сейчас, преобладал золотисто-голубой свет, а он смеялся с упрямым безрассудством неуверенности.