— Ненавидел Кембридж? Не сомневаюсь, он его обожал.

— Здесь многим не нравится: трудно вести частную жизнь, где параллельно сосуществуют два мира — мир горожан и мир университета.

— Вот именно, каноник Чемберс, тут царит иерархия этикета и главенствует свод социальных установок.

— Понимаю, — примирительно произнес Сидни. — И никто точно не знает, каковы эти правила.

— Если задуматься, начинаешь понимать, что внутри миров существуют иные миры. Признаюсь, я никогда не пыталась понять мужа на субатомном уровне.

— Вы занимаетесь наукой?

— Начинала как аспирантка Вала.

— Правда?

— С моей внешностью, каноник Чемберс, мне часто отказывают в уме. Даже в этом уважаемом университете о человеке склонны судить по его наружности.

— Как священник, я стараюсь этого не делать.

— Даже как священнику вам еще учиться и учиться.

Сидни поразила ее прямота. Внезапно он почувствовал себя нехорошо и испугался, что его сейчас стошнит. Может, дело в сандвиче с сыром?

— Прошу прощения…

Алиса Баннерман словно разгадала его состояние.

— Ванная на втором этаже справа от лестницы.

Стены были оклеены картами картографического управления и черно-белыми фотографиями гор. В ванной Сидни, стараясь подавить тошноту, умылся. Висевшее на кольце маленькое полотенце для рук оказалось мокрым, и он в поисках другого огляделся и заметил небольшой шкафчик. Не хранил ли в нем Лайал «Алказельтцер» или рыбий жир для успокоения желудка? Открыв дверцу, он увидел, что шкафчик набит медицинскими препаратами: хлорметин, третамин, бусульфан. Надо будет позвонить отцу, проверить, что бы это значило, но Сидни почти не сомневался, что данные препараты связаны с лечением рака.

Он открыл окно, чтобы впустить в ванную воздух, и выпил стакан воды. Сделал несколько глубоких вдохов и решил, как только позволят приличия, уйти домой.

— Так рано? — удивилась Алиса Баннерман.

Ему все-таки пришлось задержаться. Почти стемнело, и свет исходил лишь от снега и уличных фонарей. Приближаясь к дому викария, Сидни представлял, как заварит себе чай, сядет в полутьме у огня и тихо помолится. А затем побеседует с Леонардом.

Как ведет себя человек, зная, что надвигается неминуемая смерть? Сидни замечал изменения в поведении людей во время войны. Понимая, что каждую минуту могут умереть, они становились храбрее и бесшабашнее. Но так ли будет в мирное время, когда опасность не столь велика? Имеет ли значение, каковы ставки, или ситуация не играет роли? Как относится приговоренный к оценке морального аспекта своих действий? Боится ли убийца смертного приговора?

— По-моему, далеко не всегда. — Леонард задумался над вопросами Сидни, уплетая при этом сдобную булочку. — Потребность убить должна превалировать над всем, подавляя альтернативы. Подобным вопросом задается Достоевский в «Преступлении и наказании». Для главного героя романа Раскольникова убийство — эксперимент в области морали. Попытка добраться до сути проблемы.

— Не сомневаюсь.

У Сидни иногда возникало подозрение, что Леонард участвует в каком-то тайном соревновании, в котором выигрывает тот, кто сумеет приплести Достоевского к любому разговору.

— По-моему, он действует безрассудно.

— Им правит решимость наполнить жизнь смыслом, исправить зло, принести себя в жертву. Это его последнее средство великодушия или мести. Но я не вижу Валентайна Лайала в роли Раскольникова.

— Если учесть, что он не убийца, а жертва.

— Но если он хотел умереть или знал, что умирает, как это могло изменить его поведение на крыше часовни? — произнес Леонард и добавил: — Он мог больше рисковать.

— И тем самым увеличить риск несчастного случая. Или замаскировать самоубийство.

— Да, так, но куда подевался Бартлетт?

— Запаниковал и скрылся?

— Не исключено. Но чтобы совершить это с таким умением и проворством, требуется что-то еще.

— Зачем нужно убивать человека, который и так должен умереть?

— Например, из-за боязни его безрассудства. Убийца уверен, что человек, знающий, что скоро умрет, способен на все.

Инспектор Китинг сразу объявил Сидни, что не в настроении валять дурака. Как обычно по четвергам, они собрались поиграть в триктрак в баре ВВС «Орел», где на потолке расписывались копотью от зажигалок и свечей вернувшиеся с войны пилоты. Китинг жаловался: замерзли ноги, у него тонкие перчатки и, чтобы проехать по городу, ушла целая вечность. Большинство коллег бюллетенят, а дома трое детей заражают друг друга простудой, так что не бывает момента, чтобы все трое были одновременно здоровы. Жена выбилась из сил, да и с ним самим не лучше.

Когда иссяк поток жалоб на горький жребий, Китинг опрокинул первую за вечер пинту пива и перешел к критике ограниченности образования в Кембридже и того вопиющего факта, что университетская братия считает, будто они сами себе закон.

— Способности к науке — это еще не все, Сидни, — заявил он. — Особенно если дело касается преступления. Надо понимать, что движет людьми, их характеры. В книгах не найти ответы на все вопросы. Вот почему мы с вами сошлись.

— Согласен, — кивнул священник. — Хотя интеллект необходим так же, как интуиция.