Случается так, что переживший травму эротизирует катастрофу в отношениях одним-единственным событием, возвращающим ему ощущение реального существования. Однако в момент катастрофы – неважно, природная она или какая-либо другая, – наиболее эффективным средством сохранять высокую самооценку является успешный поиск козла отпущения среди тех, кто нас окружает. [58]

Таков наиболее архаичный способ защиты, используя который общество, тем не менее, не способно вернуть себе обладание прежними настройками и сообщить смысл травме. После того как с нами случилась катастрофа и мы встретили спасателей, подтвердивших, что мы живы, необходимо разобраться в том, что же все-таки произошло – если мы хотим, чтобы наша дальнейшая жизнь развивалась в правильном направлении. Именно поэтому мы частенько видим тех, кто пережил душевные травмы, возвращающимися на место трагедии и рассматривающими камушки под ногами в надежде найти хоть какой-то ответ на то, что же с ними приключилось: «Раз я отыскал фотографию, значит, у меня была семья… Я подобрал сломанную рамку от диплома, значит, я был бакалавром… До войны у меня тоже была мама. Я тоже был нормальным, как все остальные». Отыскать ключ к прошлому означает собрать куски разделенного на части «я».

Когда наше окружение гибнет в катастрофе, оно, понятное дело, не способно рассказать нам о том, что случилось. Когда рассказы окружающих заставляют нас молчать, создавая впечатление, будто ничего не случилось, переживший травму испытывает непрекращающееся состояние шока. И он убегает от прошлого, выкидывая из истории своей жизни целую главу, которую окружающие не способны прожить вместе с ним. Он адаптируется к тишине, обволакивающей его и заставляющей онеметь часть души. Но нередко он открывает для себя архаичный защитный механизм – колдовство! Все исторические общества свидетельствуют о наличии подобных попыток объяснения, предпринимаемых теми, кто пребывает в ситуации полного непонимания, оставшись один на один с их собственным страданием. В Средние века болезнь отождествляли с божественным наказанием. Полагали, что множество бед проистекает от колдунов. Невероятно боялись сглаза и, повинуясь этому страху, порой совершали абсолютно бредовые поступки. Сегодня объяснение трагедий вмешательством оккультных сил выглядит еще более весомо благодаря развивающемуся техническому прогрессу. Оккультизм, архаичная защита, оберегающая пережившего травму, препятствует обретению им психологической устойчивости, поскольку приводит к неизбежному формированию враждебных кланов, противостояние которых заканчивается войной, иными словами, любые защитные механизмы, немедленные адаптивные преимущества кажутся столь важными и столь легкодостижимыми, что многие пережившие несчастье стремятся найти свое убежище в них.

Во время наводнений в районе Соммы в 2001 году люди не могли понять, как их тихая сельская местность могла стать местом трагедии. Они спасались от воды на лодках или перебираясь по крышам домов. Физическое и психологическое оцепенение, бред, душевные страдания. И вдруг вдали блеснул свет: во всем виновато правительство, развернувшее паводковые воды Сены с целью защитить от них парижан! Премьер-министр Лионель Жоспен пережил шок, когда жертвы обвинили его в подобном вредительстве. Он даже начал заикаться, отвечая на абсурдные обвинения и пытаясь подобрать убедительные аргументы. Он просто не мог представить, что несчастные уже чувствуют себя гораздо лучше, поскольку отыскали рациональное зерно в атмосфере всеобщего бреда и хаоса. Пострадавшие объединились, чтобы собрать аргументы, которыми необходимо было подкрепить слухи; они действовали сообща – говорили и возмущались. Им удалось даже создать у широкой публики впечатление, будто наводнение привело к серьезным человеческим жертвам. Распространяемые слухи помогли каждому сложить в единое целое смешанные с водой осколки своего «я»: «Мы утопили их, мы заявили премьер-министру, что знаем правду. Нас не так-то легко обмануть. И мы будем требовать компенсации за их умышленные действия». Архаическая модель противодействия узаконила акт сопротивления, однако пережившие катастрофу не стали уважать себя больше, чем раньше. Вначале они действительно ощутили облегчение – стратегия рудиментарной защиты помогла им. Но спустя некоторое время эти люди поняли, что выбранная манера защищаться, по сути, оказалась пустым звуком и к тому же отделила их от остальной части общества, которое теперь насмехалось над ними.

Когда рядом с пережившими травму не оказывается необходимого числа людей, способных поддержать их, механизмы истолкования катастрофы всегда выстраиваются по одной и той же схеме. Идет ли речь о наводнении, извержении вулкана или психологической пытке, реакция всегда оказывается отчасти параноидальной: «Кто-то преследует нас… от нас скрывают реальное число погибших… нам, таким невинным, хотели причинить зло… Все дело во вмешательстве некоей сверхъестественной силы, и произошедшее должно очистить нас. Чтобы лучше защититься, мы должны отыскать спрятанные подсказки, намеки, обнаружить тайные связи и смыслы, найти того загадочного субъекта, который управляет всей этой несправедливой агрессией». Впрочем, пережившие травму часто оговариваются, что они «догадывались, видели пророческие сны, им были знаки, некоторые из которых даже мелькали на телеэкране». [59] Подобная защитная реакция, обращение к магии и волшебству, – обычное дело, если речь идет, например, о случаях пыток. [60] Когда нас бросают в беде, единственное средство, которое приходит нам в голову, чтобы «вернуть мир на место» и привести в порядок хаотичное восприятие действительности, – магия. Самое абсурдное объяснение позволяет нам восстановиться, врачует травму и одновременно дает возможность обрушиться на тех, кто хотел причинить нам столько зла. Логический бред освобождает нас и руководит группами самообороны. Возникает команда, готовая защитить нас, распускаемые слухи укрепляют нашу самооценку, а какая-либо секта или экстремистская политическая партия уже предлагают программу действий, именуемых оборонительными: «Правительство пожертвовало нами ради парижан… Вода отравлена враждебными коммунальными службами, расположившимися где-то неподалеку… необходимо очистить общество и устранить из него все, что его оскверняет». Логический бред приносит огромную немедленную выгоду, он кажется способным защитить, однако не помогает конечно же выработке устойчивости, поскольку приводит к возникновению новых травм.

Стремление придать пусть бредовый, но смысл происходящему, чтобы не чувствовать себя потерянными, использовалось различными социальными группами, оказывавшимися в бедственном положении. В XI веке технологическая революция невероятным образом улучшила условия жизни европейцев. Изобретение ветряной мельницы позволило перемалывать зерна в муку и хранить их в таком виде в течение всего зимнего периода. Буквально за несколько лет удалось победить голод, детская смертность пошла на убыль, жизнь стала менее тяжелой, и среди этого царства благоденствия прекрасно почувствовали себя крысы. Тем паче что завезенные с Ближнего Востока крестоносцами кошки были изгнаны из домов, поскольку внешне напоминали европейцам арабов. Доказательство было следующим: многие из них черные, а иногда (у сиамских котов, например) морды у этих животных словно обожжены адским огнем. Потребовалось почти столетие, чтобы благодаря монахам кошки вернули себе доброе имя. [61]

Сложившийся в обществе стереотип, выражавшийся в преследовании кошек, следствием чего стало невиданное размножение крыс, был столь мощным, что за два года (1348–1350) чума унесла больше половины населения Европы. Вымирали целые деревни, все погрузилось в траур, и никто не мог объяснить причины появления ужасной, загадочной болезни. А когда реальность оказывается безумной, подходит любое объяснение, кажущееся убедительным. У невероятного феномена могла быть лишь невероятная причина. И вот стали возникать свидетельства, будто где-то кто-то видел дождь из жаб, что невидимые духи совокуплялись с женщинами, что чужеземцы избегают смерти, вырывая сердца у детей, и что вода отравлена, ведь все, кто пил ее, умерли. Чтобы совершить подобное преступление – заразить всех чумой, – необходимо было принадлежать к какому-нибудь негодному социуму, мерзкому племени, [62] отличному от нас, коллективу с верой в бредовые явления, абсурдными ритуалами, одеждой, вызывающей смех (все, что позволяло бы четко атрибутировать представителей данного коллектива). [63] Евреи – вот причина всех несчастий! Доказательства были очевидными, тайна раскрылась, в мире все стало понятным. Необходимо было сделать что-то, что позволило бы вернуть привычный миропорядок и потерянное счастье: «Смерть евреям!» Определив причину, можно попытаться справиться с ситуацией – достаточно просто выгнать евреев, и вода вновь станет пригодной для питья.

Такое рассуждение выглядело привлекательно-логичным, поскольку причины позволяли объяснить происходящее. Однако мы-то знаем, что эти причины можно назвать абсолютно бредовыми, поскольку сложившиеся у европейцев искаженные представления о причинах возникновения болезни не имеют ничего общего с реальностью. Реальность же заключалась в том, что вирус чумы переносили крысы. В XIV веке конечно же этого не знали, тогда как связь массовой гибели людей с кознями евреев выглядела очень убедительно. Бредовая логика, позволяющая восстановить порядок в мире, рождала надежду на преодоление трагедии. Праведный гнев легитимизировал действия, направленные на защиту выживших. Насилие обрело смысл, а ненависть помогла несчастным ощутить сладкий вкус единения перед лицом выпавшего на их долю испытания. «Мы любим друг друга, защищаем невинных, делаем правое дело, поэтому творимые нами расистские погромы и смертоносные репрессии вполне законны». Защищающиеся группы не чувствуют себя виноватыми за то насилие, которое они творят в отношении других. Даже напротив, после очередного расистского выпада они гордятся своей победой, забавляются внушаемым ими страхом, чувствуют себя так, словно выполнили свой долг: устроив охоту на чужаков, европейцы обнаружили, что эпидемия закончилась.

Эта бредовая логика объясняет, почему феномен под названием «козел отпущения» определяет поведение коллектива, чувствующего себя в опасности. «Тексты преследования» [64] показывают, насколько коллективное насилие соответствует стереотипным сценариям поведения. До начала первых погромов евреями восхищались и любили их. Их медицинские знания были велики, и это величие стало причиной некоей двойственности: «Захотят евреи – и нашлют на нас чуму, и наоборот, захотят – вылечат нас и спасут». [65]