— Хорошо говоришь — «мы»!

— Тогда просто — убийца найден.

Пришла Валя, и не было в том ее вины: появлением своим в «Загородном» позвал. А сейчас вроде и не надо бы — после встречи с ребятами успокоился, расслабился, устал. И, ощущая ненужность происходящего, понимая душевное непотребство свое, был с ней внимателен, нежен, добр до слез. До ее слез.

Сам полистал бумажки из канцелярской папочки, еще полистал, останавливаясь на особо заинтересовавших его местах, закрыл папочку, встал, прошелся по кабинету и спросил, не глядя на Смирнова:

— И что вы предлагаете?

— На ваше усмотрение, — с трудом выдавил из себя Александр.

— Убийство раскрыто, и я могу рапортовать начальству. — Сам все ходил по ковру, стараясь наступать на симметричные части узоров. Спел задумчиво: «Все хорошо, прекрасная маркиза, все хорошо, все хорошо!»

— Так что же нам делать, Иван Васильевич?

Сам наконец посмотрел на Александра и сказал совсем о другом:

— А ведь справились мы, Саша, справились! Вернули покой Москве. Когда они к нам явились, а имя им — легион, ей-богу, страшно стало! Но, как говорится, глаза страшатся, руки делают. Сделали наши ручки, сделали! Ну, согласись!

— Так ведь то шпана была. Она количеством брала.

Сам заржал, как стоялый конь. Александр глянул на него вопросительно.

— Сынок мой, поэт хренов, все один стишок гундосит последнее время беспрерывно. Свой ли, чужой — не ведаю:

— Гимн нашей отчетности, — мрачно изрек Александр.

— А ты что — против отчетности? Насколько я понимаю, ты пришел ко мне, чтобы закрыть дело и чтобы в твоей отчетности полный ажур был.

— И в вашей.

— Не хами начальству. Впрочем, и в моей тоже. Концов рубить много придется?

— Достаточно.

— Давай по порядку.

— Убийство по решению правила. Кто инициатор толковища, тот, по сути дела, и сообщник преступления, соучастник убийства. Колхозник только тупой исполнитель.

— У тебя же по этому правилу ни черта нет. Одна, брат, теория. Давай дальше.

— Правило собиралось явно по меховому делу. Когда его разматывали, совсем забыли про исчезнувшие контейнеры, удовлетворились найденным, а из-за этого немалого остатка могут быть отнюдь не малые, выходящие на чистую уголовщину преступления.

— Достаточно убедительная гипотеза. Но гипотеза! Еще что?

— Существование неизвестного лица, разработавшего операцию со складом, объединившего всю эту разношерстную компанию и, по всей видимости, обладающего не найденными нами ценностями.

— Так сказать, профессор Мориарти. Это из Шерлока Холмса, Саша.

— Если бы, Иван Васильевич.

— Теперь предлагаемые выходы на связи.

— Стручок.

— Ноль. И ты сам знаешь, что ноль.

— Одноделец Васин.

— Шестерка, которую при таком повороте событий не задействуют никогда. Ноль.

— Шофер грузовика Арнольд Шульгин.

— Или знает все, или ничего. Девяносто девять шансов из ста, что был тогда использован втемную и не знает ничего. Третий ноль, Саша. Два ноля — это сортир, а три… Прямо уж и не знаю, как назвать все это.

— Значит, будем рубить концы? — догадался Смирнов.

— Нам было поручено расследовать убийство в Тимирязевском лесу. Выяснили, что, сводя свои счеты, один амнистированный уголовник застрелил другого амнистированного уголовника. В конце концов убийца был обнаружен. Следовательно, мы исполнили, и добросовестно исполнили свои обязанности.

— А вдруг опять стрелять начнут?

— Из чего? Среди них бродил только один ствол.

— Будет охота, найдут, из чего стрелять.

— Начнут стрелять — станем искать стрелявших. Что еще у тебя, Смирнов?

— Кто перевернул труп?

Сам разозлился. Подошел к своему столу, к креслу, но не сел, стоял, упершись руками в зеленое сукно. Постоял, подрожал ноздрями.

— Кто-то перевернул труп! Труп! А живого человека превратил в труп Николай Самсонов, по кличке Колхозник. Вот он-то и пойдет под суд. Вы свободны.

Смирнов вернулся к своим.

— Как дела? — осторожно спросил Ларионов.

— Оформляйте все для передачи в прокуратуру.

— Гора с плеч! — Казарян рухнул на стул, показывая, какое он испытывает облегчение.

Смирнов сказал:

— Пойдем ко мне.

… В его кабинете уселись на привычные места. Смирнов погладил руками пустой стол, признался:

— Дурацкое ощущение, что что-то не сделал. А делать нечего.

— Как это нечего? — удивился Ларионов. — Дел — навалом.