Лидочка еле удержалась, чтобы не закричать:

– Ну что? Что, удалось?

Ведь если не удалось, теперь этого матроса не отыскать.

Через три остановки Ахмет вдруг поднял руку и крикнул:

– Сходим, Иса!

– Сходим!

Молодой татарин подхватил чемодан и, расталкивая матерящихся солдат, полез к выходу, увлекая Лидочку.

Ахмет поднял руку, резко дернул за шнур, протянутый под потолком, трамвай отозвался грустным звоном, будто не хотел расставаться с Лидой. Но начал тормозить.

Ахмет первым успел соскочить с трамвая и подхватил Лидочку, которая замешкалась на подножке. Солдаты смеялись.

Трамвай тут же покатил дальше, солдаты махали с задней площадки.

– Быстро пошли, – сказал Ахмет. – Сегодня не надо гулять по улицам.

Лидочка не успела спросить про портсигар, потому что Ахмет нырнул в узкий переулок, взбирающийся в гору, и побежал. Его спутники следом, Лидочке нельзя было отставать.

Отдышалась она только в небольшом винограднике, пока татары стучали в дверь и ждали хозяйку.

Хозяйка, злобная на вид старуха с носом, тянущимся к острому подбородку, сказала:

– Эту еще где нашли?

– Неужели не видите, госпожа Костаки, – вежливо сказал Ахмет, – что вы имеете дело с благородной дамой? И ей мы уступаем маленькую комнату.

– Только без этого, – сказала старуха.

– Мы не будем настаивать, госпожа Костаки, – сказал Ахмет.

Он провел Лидочку в маленькую белую комнатку, единственным предметом мебели в которой была покрытая кружевным покрывалом продавленная кровать, а над ней на стене был прикреплен простой крест, вырезанный из темного дерева.

Ахмет вошел в комнату следом за Лидой и на открытой ладони протянул ей портсигар Андрея.

– Ахмет, – сказала Лида, – Ахметушка…

– Без сантиментов, – сказал Ахмет, – наше превосходительство этого не выносят.

– И за сколько вы его купили? Я отдам.

– Мы не купили, у Исы ловкие пальцы.

– Он украл?

– По-моему, это для тебя трагедия, – сказал Ахмет, – ты сейчас побежишь искать матроса, чтобы вернуть украденное…

– Прости.

– Потом, когда все обойдется, сделаете Исе подарок. Я с тобой прощаюсь ненадолго, нам надо посоветоваться, каким образом лучше проникнуть в тюрьму. А ты отдохни.

– Только недолго!

Когда совсем стемнело, надзиратель принес два фонаря «летучая мышь». Один поставил на стол посреди камеры, а второй повесил на железную перекладину, протянутую через камеру.

– Расскажите мне о себе, – попросил Елисей Евсеевич, – я очень люблю биографии других людей. Во мне есть писательский дар, я его чувствую.

– Ничего интересного со мной не случалось, – сказал Андрей.

– Но вы – историк? Студент-историк? Я прав?

– Я археолог.

– Моя мечта, – сказал Елисей Евсеевич. – Я всегда мечтал стать археологом. И теперь я займу ваше место.

– Почему займете?

– После вашего расстрела, – сказал Елисей Евсеевич. – К сожалению.

Он тонко засмеялся, потом неожиданно оборвал смех и добавил:

– Честное слово, мне вас жалко.

– Шутки у вас дурацкие, – сказал Оспенский, который дремал на нарах, подложив под голову свернутый китель.

– Но шутник не я, – ответил Елисей. – Шутники ходят снаружи.

– А здесь ужином кормить будут? – спросил Андрей, и ему стало стыдно, потому что Елисей засмеялся, а Оспенский улыбнулся в темноте, и стали видны его голубые зубы.

– Как нам трудно поверить в собственную смерть, – сказал Оспенский. – Особенно если мы молоды.

– Честное слово, я не вижу оснований, – сказал Андрей. – Ведь революция уничтожает только своих врагов.

– Революция сама решает, кто ее враг, а кто нет, – сказал Оспенский. – Дети аристократов, погибшие в Париже, не замышляли дурного.

– А вы меня забавляете, капитан, – сказал Елисей, дергая за длинный, торчащий, как у Дон Кихота, ус. – В отличие от других вы ведете себя спокойно и даже позволяете себе спать, хотя кому нужен сон на пороге вечности?

– А я рассчитываю на счастливый поворот событий, – сказал Оспенский, – на мою фортуну. Ведь она оградила меня от смерти вчера – почему бы ей не расщедриться и нынче? Я вам скажу: террор недолговечен. Он нажирается своими изобретателями.

– А во Франции? – вмешался Андрей. – Там года три убивали!

– А опричники? – сказал Елисей. – Это же годы и годы!

– Разрешите возразить вам, господа, – сказал Оспенский, – вы говорите о политике террора – о сознательной и организованной кампании устрашения. Но сейчас мы имеем дело с банальным разбоем, с погромом. Когда все перины вспороты и бабы изнасилованы, наступает отрезвление. По моим расчетам, оно наступит уже сегодня. На кораблях и в городе есть разумные силы.