Под конец 1910-х годов в регионе – да и по всей России – начала возникать новая сила. Партизанские отряды под управлением пламенных большевиков боролись с кровавым режимом на местах. В Приморье часть их базировалась в Ольге – деревне неподалеку от Тетюхе. Партизаны на все лады пытались склонить горняков на сторону большевиков и настроить их против «Бринера и Ко.». Но в Тетюхе им это удавалось плохо – рабочие здесь, судя по всему, были вполне довольны своей судьбой. Как-то раз в день получки в начале зимы горняка, выходившего из конторы Бринера и довольного новыми перчатками, которые он получил вместе с деньгами, встретили два агитатора – отобрали перчатки и отрезали у них пальцы. Один бросил их на землю и сплюнул:

– Смотри, какую дрянь, а не материю, Бринер дает своим горнякам. Он и дальше будет угнетать народ, пока его рудники не станут нашими.

Подобные столкновения были часты – случались они чаще, чем нападения амурских тигров.

В 1910-м Бринеры переселились в новый дом на склоне Тигровой сопки, по адресу Алеутская, 15, – на полпути между конторой торгового дома и железнодорожной станцией. До поезда идти было пять минут вразвалку, а через неделю Жюль уже мог прогуливаться по Санкт-Петербургу: само осознание такой возможности было в новинку для человека, родившегося в 1849 году. «Дом Бринера», как называют это строение до сих пор, проектировал тот же немец, Юнгхендель, кто уже построил в городе множество каменных домов в разнообразных архитектурных стилях. Однако этот трехэтажный городской особняк не походил на прочие – в поразительно свежем ключе ар-нуво с игривыми деталями он мгновенно сделал ярче всю линию домов, смотревших фасадами на главный порт. Он произвел большое впечатление на миссис Прей: «Вчера днем навестила миссис Бринер, поскольку теперь она обустроилась в новом доме, очень приятном. В старой столовой там теперь два алькова, и она выглядит совсем как картинка из “Дамского домашнего журнала”: из одного алькова вверх ведет лестница, и внутри все очень симпатично и уютно» [61] .

В тот год Владивосток праздновал свою пятидесятую годовщину – с тех пор, как по Тигровой сопке здесь еще рыскали тигры. Наскоро выстроенный сорока восемью дерзкими моряками поселок превратился в космополитический центр региона. К 1897 году население всего русского Дальнего Востока достигло примерно трехсот тысяч [62] , из которых около 30 % были китайцами и корейцами. К 1914 году общее население всей Сибири составляло 15 миллионов [63] , преимущественно – мигранты, переселившиеся в плодородный коридор южной Сибири. Теперь уже первые автомобили – безлошадные экипажи «Руссо-Балта» – тарахтели между телегами, а в 1912 году вдоль по Светланской, которая кое-где уже освещалась электричеством, залязгали бельгийские трамваи. В городе работало японское консульство, открылось множество новых церквей, а в кинотеатре «Иллюзион» показывали «движущиеся картины». Всего через 7–8 лет после исторического полета братьев Райт в небе над Владивостоком уже демонстрировали свое искусство русские «летуны», а на верфях в бухте Золотой Рог испытывались первые русские субмарины.

Михаил Янковский к этому времени уже покинул Сидеми – в 1912 году он скончался в Крыму. Огромное поместье, примыкавшее к участку Бринеров, унаследовал его сын Юрий – и конный завод, и оленью ферму. Бринеры оставались тесно связаны с Юрием Михайловичем, чья слава как одного из величайших в Азии охотников на тигров жива до сих пор. Этот замечательно бесстрашный стрелок в свое время добыл не одну сотню тигров. В те дни китайские аптекари рассылали своих агентов по всему Дальнему Востоку, и те за приличные деньги скупали у охотников и трапперов все, что годилось в дело. Семейство Янковского и вообразить себе не могло, что в наши дни амурскому тигру придется с таким трудом бороться за выживание.

В тот год второй сын Жюля Борис готовился поступать в институт. И Жюль, и Леонид хорошо разбирались в бизнесе, но почти ничего не понимали в инженерном деле или геологии, поэтому Борис решил зарабатывать степень в Санкт-Петербургском горном институте, чтобы самостоятельно постичь все технические особенности работы Тетюхинских рудников – и уже существовавших, и будущих. Вне всяких сомнений мой дед Борис также был рад в двадцать с небольшим лет вырваться из тесного владивостокского общества в изощренную столицу империи, от которой дух захватывало.

А также, быть может, – из сферы влияния своей властолюбивой матушки. Наталья, судя по многочисленным воспоминаниям, была хронически гневлива. Жюль, занятый работой и перипетиями революции, эмоционально в жизнь семьи не вовлекался. Он, очевидно, просто парил над семейными спорами, которые велись преимущественно на французском – то был основной язык семейства Бринеров. Фактически отца семейства дома звали так, как сам он предпочитал, – Жюль, тогда как для всех окружающих он был Юлий Иванович.

А в Санкт-Петербурге, в Зимнем дворце Николай и Александра находились под обаянием личности безумного монаха Григория Распутина. Влияние его на императорскую семью ширилось, а с ним росли и его злоупотребления – и его дурная слава.

Царевич Алексей, унаследовавший гемофилию от матери, с детства жил от одной беды со здоровьем до другой: даже малейшие ушибы могли серьезно угрожать его жизни. Александра была преданной матерью и проводила у его ложа не одну бессонную ночь, его отец – тоже. Поэтому когда выяснилось, что тобольский старец одним своим присутствием способен останавливать у царевича кровотечения, Александра уверовала, что монах – «человек Божий». Даже когда Распутин через доверчивую, однако волевую Александру начал влиять на политику правительства, царь расценивал его пророчества как богоданные, а самого его считал святым. Это слепое восхищение отлично характеризует катастрофическую неспособность Николая разбираться в людях. Однако все разговоры с царем о Распутине были под запретом: