– Сейчас! – кричу я и заползаю в машинку. Но тут меня подхватывает и кружит мощная волна и выбрасывает в голубой океан. Вокруг в чистой воде плавают резиновые уточки, пластмассовые машинки, лифчики и носки.

– Элис! – кричит Макс. Вода заглушает его голос, но в нем слышится радость. – Элис, сюда! По-моему, нашел!

Кажется, до поверхности еще плыть и плыть, но воздуху меня в легких все не кончается.

Выныриваю я в бассейне. Вылезаю из него и вижу, что на мне золотой купальник, с которого ручьями течет вода. Лилиан из ЦИСа тоже тут, она держит пушистого щенка золотистого ретривера и улыбается.

– Вот, – говорит она. – Это тебе.

Я беру щенка, но он выворачивается из моих рук и убегает туда, где стоит несколько складных стульев, на одном из которых сидит парень и держит перед собой айпэд.

– Макс? – зову я и убираю айпэд. Но это не Макс, а Оливер.

– На что ты там смотришь? – спрашиваю я.

Он снова поднимает айпэд и ничего не говорит. Только улыбается. На экране Макс, и он обращается ко мне.

– Элис, я нашел! – говорит он камере. – Сюда!

– Как? – отчаянно спрашиваю я. – Янезнаю, как попасть внутрь!

– Не притворяйся, – говорит он. – Все ты знаешь.

– Макс, я не могу! – кричу я. Но он качает головой и отходит.

Я раздосадованно швыряю айпэд в воду.

– Как невежливо, – говорит Оливер. Но когда я поворачиваюсь к нему, чтобы извиниться, я вижу, что Оливер превратился в павлина в солнечных очках.

– Сегодня мы начнем обсуждать одну из самых популярных тем в социальной психологии, – говорит мистер Леви. Я едва его слушаю – меня отвлекают ресницы Макса. Они такие длинные, что несмотря на то что он сидит на целый ряд ближе к Леви, я все равно вижу, как они поднимаются и опускаются. Я знаю эти ресницы. Я впервые увидела их не сегодня. И не неделю назад. Я знаю их целую вечность.

Но совершенно не факт, что это взаимно. С тех пор как я ушла из ЦИСа, спрятав украденную карточку в задний карман джинсов, я все думаю о тех павлинах. Очевидно, что ЦИС – чудаковатое место, и я была его частью. Более того, получается, в детстве мне снились настолько яркие кошмары, что даже потребовалась помощь специалистов. Значит ли это, что у меня чересчур живое воображение? Кто знает, на что способен мой разум? Я пока не могу это объяснить, но, наверное, я просто где-то увидела фотографию Макса, а мозг допридумывал все остальное. И это не просто обидно и стыдно – это больно. Знать, что на самом деле все это время я была одна.

– Наша сегодняшняя тема – любовь, – говорит Леви, и я наконец поднимаю глаза на доску. – Но нужно начать с основ, – продолжает он. – Привязанность. Кто мне скажет, кто изучал феномен привязанности? Кевин?

– Эээ… Фрейд? – Едва слышно бормочет Кевин Макинтайр, большой ребенок, которому, несмотря на огромный рост, еще взрослеть и взрослеть. Иногда я ловлю на себе его впечатленный взгляд, но он никогда даже не поздоровается.

– Макинтайр, в этом году ты почему-то всегда вспоминаешь Фрейда, о чем тебя ни спроси. Похвальное упорство, но книги читать все-таки нужно. Макс, а ты что скажешь? – Леви приподнимает подбородок, передавая Максу слово.

– Джон Боулби, – говорит Макс, не задумываясь. Как всегда, он сидит очень прямо и смотрит только на доску, на Леви и в свою тетрадь с аккуратными конспектами. Я это знаю, потому что постоянно за ним слежу. У него идеальные запястья. Его сильные, но в то же время изящные руки с красивой нежной кожей виднеются из-под рукавов овсяного цвета, которые он закатал почти до локтей. Я зачарованно любуюсь ими и думаю: как же забавно, что настолько уязвимые, интимные части человека каждый день у нас на виду, а мы и не замечаем.

– Боулби! – громко провозглашает Леви, поднимая руки в торжествующем жесте, – и ко мне возвращается сосредоточенность. – Совершенно верно. Те из вас, кто все-таки читает рекомендованную литературу, как Макс, вероятно, помнят, что, по теории Боулби, первые годы жизни ребенка определяют его дальнейшее развитие и то, каким он будет, когда вырастет. Так? И модель привязанности формируется благодаря отношениям между ребенком и значимым взрослым, проще говоря, между вами и родителями. Логично?

Я киваю и на мгновение задумываюсь, что же происходит, если этих отношений между ребенком и взрослым почти нет. Если твоя мама вовсю путешествует по миру, а ты развлекаешься только тем, что наряжаешь разжиревшего бульдога в платья и берешь у него интервью.

– Может мне кто-нибудь сказать, для чего нам вообще эти отношения? Зачем они нужны? – спрашивает Леви. Все молчат.

– Чтобы выжить, – отвечаю я, не поднимая руки.

Макс ерзает на стуле, но не поворачивается. Леви приятно удивлен.