Шрифт:
– Что случилось? – беспокоился Чапаев. – Сегодня ночью нам с тобой в барак идти, агитацию проводить. А что, если шмон?
– Как же мы в барак попадем?
– Там, за нарами, ход.
– И никто не знает?
– Им особо не попользуешься.
А почему – не сказал.
Сопит Чапаев, возится на нарах, а Гаузе сел на табурет, переживает – давно Полину не видал. И на строительном аврале ее не заметил. Как она тут?
—Кто такой? Что такое? – это Чапаева голос.
Из щели, узкой, черной – кошке не уместиться, – Полина вылезает.
– Не выдавайте, Василий Иванович.
– Ты как сюда попала? Как нашла тайное место? Тридцать лет ни один чекист не нашел.
– От нужды найдешь.
Гаузе к Полине бросился, руки ей жмет.
– Рассказывай, дорогая. Как ты, что с тобой?
Чапаев даже сплюнул от такой нежности. Отвык.
Полина на нарах скорчилась комочком, зубы стучат:
– Я Берию убила.
– Кого? – Чапаева удивить трудно. А сейчас железная челюсть – бах на пол.
– Берию. Железную Маску.
– Он здесь содержался?
– Да, – это Гаузе подтвердил. – Я с ним разговаривал.
– Разговаривал, а мне ни слова.
– Когда же? Мы с тобой железную дорогу строили.
Снова Гаузе к Полине обернулся, гладит ее по руке, успокаивает. Она дух перевела, рассказала:
– Я от тебя узнала, что он здесь. За столько лет не догадалась. Лагерь пустой, все на работах, я полы мою. Взяла таз, тряпку, вниз пошла. У конвойного ключи взяла – он меня знает, – стала камеры отпирать. Вот и нашла Железную Маску. Может, я бы и не убила, но он меня как увидел, обнимать бросился. Кричать-то мне нельзя – охранник ушел, подвалы глухие. Тут я его руки узнала.
– Чего? – не понял Гаузе.
– Руки узнала. Видела я эти руки. Давно еще, в той жизни. И задушила я его. Не знаю как, но задушила. И бежать…
– Ты не бойся, – сказал Чапаев. – Они тебя по баракам ищут.
И тут тихий смех раздался.
Стоит посреди камеры призрак вождя народов Сталина, призрачную трубку сосет, ухмыляется.
– Хотел Лаврентий пересидеть, переждать, времени своего дождаться. А не дождался. Теперь я один остался…
– Товарищ Сталин, – Чапаев вскинулся, руки по швам. – Докладываю, что подвергался унижениям и издевательствам. Вы, товарищ Сталин, даже не знаете, какие зверства здесь вашим великим именем прикрывались.
– Ах, знаю, все знаю, – призрак сказал. – Только выбились они из-под моего контроля. Ну ничего, Чапаев, мы с тобой их всех скрутим… А пока прощайте, надо что-то с вами сделать.
– С нами? – Чапаев удивился.
– А с кем же? Нельзя же безнаказанным преступление оставлять и тех, кто укрывает преступников, – тем более. Министра убили, и думаете, я вас прощу?
– А ты промолчишь, когда выйдешь?
– Промолчу! – Гаузе заявил, а сам на Полину смотрит. Ради нее готов промолчать.
– Не верю, – Сталин сказал, призрачную трубочку из призрачного рта вынул. – Никому не верю.
– И правильно делаешь, – сказала Полина. – Он промолчит, я не промолчу.
– Я со своей стороны также не имею права, – сказал Чапаев.
– Вот видишь, – сказал Сталин.
Гаузе стыдно стало, что он малодушнее других оказался. Но ведь ради любви!
Сталин исчез.
Словно и не было.
– Бежим, – сказал Чапаев. – Скорее!
Чапаев за нары нырнул, копается там.
– Скорее!
А Полина Гаузе за руку взяла. Держит, пальцы длинные, сухие.
А по коридору шаги. Голос Бессонова:
– Они в карцере у Чапаева.
Голос Левкоя:
– А как узнали?
– Товарищ Сталин сказал.
Чапаев в щели скрылся, остальные за ним протискиваются. В черную дыру.
Последнее: дверь в камере скрипит, открывается. И голос Бессонова:
– Утекли. Пускай воду. Затопляй подвалы!
20
Они ползли бесконечно по черному лазу, думали, что навсегда там останутся, но, к счастью, древний старик-правдолюбец навстречу вышел, свечу принес.
– Я тоже ухожу, – сказал. – Только своим путем. Они воду пустили. Скоро все здесь затопят.
И в стену ушел, свечку, правда, оставил.
Вышли за зоной, в лесу.
Там, у лаза, волк стоит, бережет выход. Что делать?
– Погодите, – Полина сказала.
Вышла первой из лаза и пошла на волка. Волк хвост поджал – и к кустам. Оттуда и смотрел, как они мимо идут. Двое в ватниках, на третьей холщовое платье, как мешок.
Снег пошел, рано ему, а снег. К ботинкам липнул.