— Рука твоя тверда?

— Тверда!

— Нога твоя тверда?

— О да!

— Ну и белиберда, — тоскливо простонал Микула, но все же продолжил: — Вот верная черта…

— Всегда! — не к месту, но в рифму встрял Иван.

— …дурацкого, испытанного стиля, — продолжил Микула Селянинович, не обратив на него внимания. — О Боже!.. И я таким же юным был, когда мы печенегов в первый раз побили…

Наступило тягостное молчание. Первым нарушил его Микула:

— Чего это мы, а?

— К слову пришлось, — вежливо ответил Иван-дурак. — Так я, значит, в богатыри записаться хочу.

Микула помолчал, потом задумчиво произнес:

— В богатыри… Так ведь богатырю надобно иметь не только сердце доброе, а ноги твердые, не только булаву тяжелую, а голову крепкую, надобно еще…

Но Иван так и не узнал, что еще надобно настоящему богатырю. Микула Селянинович медленно поднялся и переспросил:

— Так ты говоришь, что сын дружка моего старого, Ивана Черной Руки, Грозы Морей? А где грамотка твоя рекомендательная?

— Нету, — со стыдом признался Иван. — Выкрадена ночью татем лихим.

— Выкрадена, говоришь. Может быть. На отца ты и вправду похож, только рожа еще глупее. Но вот какая незадача: являлся уже утром один добрый молодец с грамоткой, где сказано, что он — Иван-дурак!

— То тать ночной! — возопил Иван.

— Возможно, возможно… Но в богатыри он уже зачислен, и дать делу обратный ход я не вправе. Посуди сам, добрый молодец: обстановка в Киеве сложная. Владимир Красно Солнышко заботами затуманен, Василиса Премудрая в сторону Кащеева царства поглядывает… Поп Гапон воду мутит, интригует. Бояны песенки крамольные по кабакам поют… И тут такой скандал: богатырь-самозванец! Как же после этого народ станет на защитников своих поглядывать? Нет, Иван. То есть не Иван, а незнакомый мне молодец. Не могу я тебя в богатыри принять!

— А что же мне делать?! — испуганно вскочил дурак. — Деньги, как вода, меж пальцев текут, в городе жить лишь три дня разрешили!.. Не могу я к батьке с позором воротиться! Хворостиной до смерти запорет!

Микула потер лоб.

— Что делать? Подвиг соверши, тогда я тебя и без грамотки в богатыри зачислю. Будешь прозываться Иван-дурак Второй или Иван-дурак Премудрый. Как захочешь. А рубли… тьфу! Возьми да свои настругай, сейчас во всех губерниях так делают. Не захочет трактирщик принимать, так ты его — булавой! Кстати, если красиво настругаешь, мне принеси, я коллекцию собираю.

Иван кивнул и грустно поплелся к выходу.

— Эй, постой! — окликнул его Микула. — Можешь просто самозванца в мать сыру землю вогнать по маковку, грамотку свою забрать да и числиться богатырем. Я виду не подам, а остальные с тем богатырем еще не побратались.

Воспрянув духом, Иван выбежал на дубовую лестницу. Богатырские игрища на ней уже кончились, зато — о улыбка судьбы! — посреди лестницы сидел предатель Емеля!

Иван вытащил булаву, поплевал на ладони, подкрался к Емеле сзади и завопил:

— Попался, тать ночной! Вставай, то смерть твоя пришла! Выходи со мной на сыру землю биться, я тебя в три удара в землицу вколочу!

Емеля повернулся и грустно сказал:

— Здорово, Иван… Чего орешь-то?

— Выходи со мной… — на тон ниже начал Иван.

— Банан хочешь?

— Хочу, — признался Иван и, отложив булаву, сел рядышком. Емеля достал из-за пазухи гроздь спелых, лишь чуть-чуть мятых бананов, и они принялись сноровисто очищать излюбленный россиянами фрукт. После второго банана Иван осведомился:

— Чего ж ты, падла печенежская, грамотку мою спер?

— Как спер? — обиделся Емеля. — Ты ж сам ее подарил! Сам в руки сунул да уговорил в богатыри пойти, тобой назваться, чтоб к Несмеяне допустили.

Иван потер лоб… И вспомнил. Точно. Пихал он Емеле в руки грамотку, кричал слова задорные, уговаривал, словно девку красную… Охохонюшки… Сам свое богатырское счастье отдал!

— Ну и как, допустили? — со смущением поинтересовался он.

— Вечером заступаю в караул у ее опочивальни, — грустно сказал Емеля. — Да, Иван, тяжка служба! Как мне сегодня бока намяли, вспомнить страшно… Эх, просил же я ее дать мне силу богатырскую! Не пойму, то ли не дала, то ли я и прежде богатырем был… Оплошала она.

— Кто «она»?

— Да щука моя волшебная, что все желания выполняет…

Иван крепко зажал рот боевой рукавицей. Ему вдруг явственно вспомнилось, как стоящий в обнимку с полоненным печенегом Мойшей Емеля вопит: «Закуски нет, Иванушка?! Не беда, исправим! Мне для тебя и ее не жалко!» А еще вспомнились Ивану рыбьи кости на трактирном столе.

— У тебя память часто отшибает? — поинтересовался Иван.

— Нет, сегодня впервой такое случилось… Как медовуху пили — помню, как печенега полонили — тоже. А дальше — хоть убей… К слову, убивать-то ты меня будешь?